Два писателя, или Ключи от чердака

Фаинка согласна:

— Зато Пьюбис — Сенека… Да нет, он Фрейд, такой маленький школьный Зигмунд! А как ты хотела, сестрица? Говорила тебе, не водись с Чмутовым, пожалей Леньку. Я толкую нашему гению, творческое воображение–то напряги! Представь на минуточку, что Ирина Леню любит. Он орет: «Как она могла?!» Это клиника. На суровой материальной почве, между нами. Гений меркантилен. Ему уже видится, что Леньку объявят главнейшим поэтом свердловской области. И всей советской эпохи. Что он организует себе хор похвальных рецензий, соберет местные премии и отправится на какой–нибудь фестиваль.

Волна затухала недели две. Я плакалась всем друзьям и знакомым, мелочно перечисляя благодеяния, которыми одарила Чмутова: брала на конюшню, приглашала на дачу, давала денег взаймы, платила все лето зарплату… Я знала, что выгляжу некрасиво, как в детстве, когда от острой жалости к себе лилось из глаз и из носа. Но трудно сдержанно плакать, еще труднее не плакаться. Ведь не скажешь: дарила внимание и приязнь, он мне нравился… Как объяснять, что нас связывало? Встречались женщина и мужчина, им было порой хорошо, порой неловко. То интересно, то скучно. Он был корректен, она кокетничала. Или наоборот: он кривлялся, она становилась строга. Да, господи, разве это главное? Он чувствовал мое слово, он любил мои строчки! Из–за него я стала писателем. Это он не должен был предавать…

Я все рассказала «виновнику торжества». Леня опять поморщился: тащишь в дом всех подряд… Я ушла реветь на компьютер. Усугублять финал. Через час он спустился в библиотеку пристыженный:

— Майоров звонит, говорит, мы не правы. Из–за какого–то поганца хорошую женщину обидели.

Чмутов добрался и до Лени. Не орал, но разговаривал страстно. Горячо. Леня отставлял от уха трубку, вздыхал, закатывал глаза, крутил у виска пальцем, временами перебивая:

— Ну, это твое мнение… Это ты так считаешь… Да, ради бога, не читай, выброси …

Повесив трубку, сказал:

— Он поражен, что на такую толстую книгу всего семнадцать хороших стихотворений и одно очень хорошее. А по–моему, немало. Если учитывать, как он читал…

Я встрепенулась:

— Какое очень хорошее?

— Ты считаешь, я должен был спросить?

И еще был звонок:

— Иринушка, Лера сказала, ты опасаешься, что я устрою кампанию в газетах. Так вот: не бойся…

— Игорь, я уже ничего не боюсь.

142

Едва я пришла в себя, как год почти выдохся. Леня приехал из Москвы, я сидела на кухне, грустно ворча, что устала заниматься семьей:

— Новый год на носу, тебя разве волнует… костюмы, елка… Никакого партнерства в браке.

Он тронул меня сзади за плечо, я оглянулась и в страхе закричала. Передо мной стоял вурдалак. Позеленевший ужас. Мой страх рассыпался нервным смехом.

— Ленчик… Я не могу… Партнерство в браке! Где ты купил такую маску, в «Детском мире»? Не показывай детям.

Он привез маску и для меня. Я нарядилась Бабой Ягой в школу Пьюбиса: халат и горб, бабы Тасины подшитые валенки с кожаной пяткой… Страшная маска имела успех, Зоя узнала меня лишь по валенкам, Леля хныкала: «Мама, не надо, не надо!», а младшеклассники дразнили: «Бабка Ежка, костяная ножка, с печки упала, ногу сломала. Села на кровать, стала ногу бинтовать…» Я старалась соответствовать образу и отлавливала детей, причитая то злым, то добреньким голосом. Вдруг почувствовала, что разговариваю, как Чмутов: «быват, кто знат». Не поминай черта к ночи…

Он появился, когда с Ларисой и Мариной Майоровой мы ставили на стол угощение: пирожные, фрукты, кола…

— Иринушка, ты моим детям пищу подаешь… Как это трогательно!

Мы с Мариной спрятались за елкой, он приблизился, хмуро глянул:

— Не знаешь, Иринушка, отчего Дума не платит Роме Тураеву?

Я случайно знала: в газете, где подрабатывал поэт Тураев, задержали зарплату, не только в газете, но не объяснять же… Он прижал меня взглядом к стене. Я почувствовала, как кровь замедляет течение, становится зябко… Марина вспыхнула:

— Что, Тураев тебя просил?

— Просил, не просил, а ты попробуй! Землю мерзлую на могилках копать! Ты, Ирина, когда вернешь мне кассету? Что ты делаешь с ней?!

— Клип монтирую, — я обрадовалась своей находчивости, а Чмутов нет:

— Не потеряй, платить придется! Скоро эта кассета будет дорого стоить! Тысячи долларов… Я ведь гений, — он прислушался к своим словам и ужаснулся: — Ты понимаешь, что я — гений??

Он смотрит без юмора и без боли — глаза пусты. Лишенные блеска, они зияют, как дыры, как два черных провала.

— Я гений! — он почти пригвоздил меня к стенке. — А ты… Как подумаю, что все лето эти стихи лежали передо мной на столе… Я мог их просто уничтожить!!!

— Игорь, лучше уйди, — у Марины дрожат губы и катятся слезы.

Она заплачет и через год, когда Леня будет читать стихи — по ее просьбе, — и вдруг ворвутся гости, зашумят, перебьют… Сейчас Марина плачет не из–за стихов, ее опалила злоба, предназначенная не ей: трудно вынести открытую ненависть, трудно смириться с тем, что она существует, заглянуть в ее дьявольские глаза…