Из–за стола выбегают нарядные дети. Начинаются танцы, концерт. Марина плачет в туалете для девочек. Мне кажется, Чмутов сошел с ума, иначе он не стал бы считать себя гением. Я слежу, чтобы он не обидел детей: Лелю в платье принцессы, Зою в блестках, в Машиной мини–юбке. Чмутов читает новогодние вирши — надо же, в них нет ни строчки про Леню… Марина плачет, умывается, снова плачет и умывается, снова плачет — пока не приходит опоздавший Майоров. Он сразу схватывает, в чем дело, хватает
— Только драки не хватало… Сволочь такая, чуть не ввел меня в грех! В рождественский пост, на детском утреннике… Хорошо, его пацанята не видели. Я его обматерил.
— Как?
Я хочу это слышать!
— Взял вот так, — Майров берет меня за локоть. — И сказал, — Майоров щекочет мне ухо надушенными усами: — «Блядь такая, сучонок этакий!» Он сразу стал таким кротким, как суслик. Лапки повесил, прощенья просил, упал на колени перед Мариной. Но уперся, что ты перед ним виновата.
— В чем?!
Майоров устало хмурится:
— Слушай, я не стал его добивать, он обещал к тебе не приближаться. Что–то с ним не так… Видно, ему правда хреново. Какая–то моча ударила в голову. Говорит: Горинский машины покупает, а моим детям есть нечего…
О, господи…
— Что ж ты мне не сказала? — удивляется Толик по дороге домой — Я б ему чик! кулаком в фейс — и все. Он бы ну очень долго помнил.
— Ты бы действительно его побил?!
— Ну, не знаю… Конечно, поговорить бы для начала, злости напиться, я же не бык…
Как же мне хочется, чтобы Чмутову было больно! Я разворачиваю в мыслях проклятья: чтоб ты сломал нос, чтоб твои стихи не взяли в «Знамя», чтоб ты оказался полным ничтожеством!
— …Меня так и тянет спросить у Ларисы, отвечаю ли я за бюджет их семьи.
— Ириночка, так и сделай. Позвони и спроси.
Я радуюсь, что решение найдено, мне надоело быть жертвой. Надо же, сболтнула сдуру, со зла, но ведь Лера плохого не посоветует.
— Игорь, позови–ка Ларису!
Он заинтриговано хмыкает.
— Лариса? Добрый вечер, это Горинская. Я прошу тебя: закрой своему гению шлюзы таланта!
Лариса в вежливом недоумении:
— Ирина, ты о чем? У вас что–то произошло? На школьном празднике?
— Пусть тебе Игорь сам расскажет. Если ты умная женщина, Лариса, останови это безумие… Я не желаю отвечать ни за зарплату Тураева, ни за ваше безденежье.
В ее голосе звенит металл:
— Я что–то не понимаю, при чем здесь я? Какое безденежье?
— А при чем здесь я? Может, Игорю пора в компартию записаться? С красным флагом ходить?
— Иринушка, бам–ба–ла–ба-ла… — у них опять включен динамик! Я не вслушиваюсь. Вешаю трубку. Знаю, что не права. Но становится легче.
Звонит Майоров:
— Как ты?
— Плохо. Отвратительно. Андрей, ну что мне еще сделать? Принести к их дверям мешок продуктов? Потихоньку, как Дед Мороз? Если детям есть нечего… Слушай, может, и правда принести?
— Нет, не надо, не надо, что ты… Я сказал ему, радуйся, что попал на Горинского, на интеллигентного человека. Другой завез бы тебя в лес, дал монтировкой по печени — и выбирайся…
Как я завидую жене другого…
— Зря ты Ларисе звонила, слушай, у них что–то неладно. Я думаю, мы присутствуем при распаде семьи. Согласись: так продолжаться не может.
Я услышу это еще не раз. Но
143
Полтора года, весь первый класс и первое полугодие второго, Леля занималась музыкой без инструмента. Я не могла смириться с упущенной выгодой: покупать старый нелепо, новый — дорого, вдруг ребенок бросит учиться. Было б естественно начинать на моем, столь несуразно отданном Чмутову.
Ошибку хотелось исправить красиво.
— Купи клавиши, сейчас каких только нет, сейчас учатся на электронных! — обрадовался Майоров.
— Ни в коем случае, — возразила учительница, — там принципиально иная система звукоизвлечения.
На этот диалог ушло полгода. Когда стало окончательно ясно, что электронные клавиши не подходят, директор филармонии господин Архангельский предложил члену попечительского совета господину Горинскому помощь в приобретении
Во втором классе Леля написала письмо: