Два писателя, или Ключи от чердака

Я размякаю и раскисаю. В горле растет обида, сосет под ложечкой… Как же тошно. Опять все сосчитано… А ведь мы тогда даже знакомы не были: Ленька летал на Кубу прошлым летом… Я впервые всерьез злюсь на Чмутова. Не хочу видеть его ни сзади, ни сбоку, ухожу к Пьюбису сдавать документы, возвращаюсь, но не знаю, как попрощаться — ведь я все–таки приходила его поздравить. Он подходит сам, раскинув руки:

— Ты что, матушка, обиделась?

— Игорь, я ненавижу такие слова. Куда Лене ездить, куда не ездить…

— Ну, прости, прости, ласточка. Дай, обниму. Не обижайся, я же всю ночь не спал: начал роман, лег под утро. Литр кофе… Зуб вот болтался — я его вытащил. Там такая упругая проза, такая проза! Лариса смотрела мой гороскоп: самое время мне начать роман… Вот и она, смотри–ка, Ларисонька моя, легка на помине! Ну, что, Ларча, читала, нет? Заглянула в компьютер?

Ларча кивает, одевая сынишку. Она сегодня красотка, глаза сияют, личико светится. Чмутов смотрит на нее, как Диггер, когда я режу колбаску. Не выдерживает:

— Ну как?

— Ну… хорошо. Посмотрим, что будет дальше.

Он облегченно вздыхает. Улыбается. Берет нас под руки, тянет на улицу, там ласковый воздух и нежная зелень.

— Какие женщины меня окружают! С ума сойти, какие женщины!

61

Я и не знала, что он зануда.

— Так ты будешь дома или нет? Скажи точно, по дням… У меня же грузчики и настройщик, мне же надо…

Мне надо… Но я тоже готовлюсь. Жду события. Он впервые придет в мой дом. Я волнуюсь… Чмутов озирается. Мы разговариваем, не слыша друг друга. Пришла неловкость, прошла телефонная эра. Я не кокетничаю, он не заигрывает. Настройщик раздел пианино, поиграл и ушел. Мы остались вдвоем. Я не ждала, что он останется. Или ждала? Он кивает:

— Ну, что ж, давай, Иринушка.

Я знаю, чего он хочет, но тяну:

— Что давай?

— Иринушка, не ломайся, покажи мне свой текст. Где компьютер?

Я заранее втиснула в библиотеку два стула, но ворчу: тут слишком много книг, из–за них негде жить, зачем еще что–то писать …

— Открывай, открывай файл, голубушка.

Я открываю. Вижу в первой же строчке: «сквозь лай Диггера». Это место я переписывала раз двадцать: сквозь лай Диггера, через лай Диггера, поверх лая, не замечая, перекрывая, перекрикивая. Мне хочется как–то прикрыть это место:

— Наверное, нельзя писать: «сквозь лай»?

— Можно–можно… Послушай, ласточка! Я не люблю обстановку литературных студий, я не буду обсуждать с тобой каждое слово.

Я вздыхаю:

— Хорошо–хорошо.

Он берет меня за руки, смотрит в глаза.

— Иринушка, милая, успокойся. Я понимаю чувства начинающего автора! Прекрасно понимаю. Хоть я и не был начинающим в зрелом возрасте. Скорее, наоборот. Я в молодом возрасте был зрелым.

Он вновь погружается в чтение. Заворожено смотрит в экран, прищуривается, вглядывается в слова, жмет на клавишу, командует строчками. Можно подумать, играет, но не за мальчика — он играет за крокодила. Я с трепетом жду. Наконец он потягивается:

— Что ж, хорошо… Моя Лариса так не напишет.

Я обижаюсь:

— А Лариса что — пишет?

— Да нет, я так. Это все–таки женское. Как вы там вокруг своих мужей, с собаками…

Я напрашиваюсь на похвалу:

— А диалоги?

— Диалоги хороши. Ты права, я речь писать не умею. Хотя догадываюсь, что все именно так и происходило — у тебя. Я‑то свои диалоги выдумываю. А ты еще напиши… Да все ты можешь! Ну, напечатают. Дальше–то что?

— Ничего, — я радостно вспыхиваю. — Что, правда можно печатать?

Он смеется:

— Конечно, можно. Только… В «Урале» главный сменился. Коляда из Москвы вернется, вступит в должность, я скажу ему. Ты этого хочешь? Напечатать один рассказ?.. Для чего?

— Чтоб был такой факт. В биографии.

— А не получится, радость моя. Один раз не бывает, — он вздыхает. — Это ж такая отрава, это — все. Борьба…

Для начала мы боремся с принтером. Литературный персонаж писатель Омутов в компьютерах разбирался как бог, а его создатель пасует: «У меня Лариса по этой части». С грехом пополам мы вставляем в принтер чернила. Принтер кряхтит, тужится, мы выхватываем листы, смазывая непросохшие буквы. Чмутов уносит с собой несколько экземпляров — жене Ларисе, в журнал «Урал» и Лере Гордеевой. Я остаюсь в недоумении: он поверил, что я ничего не выдумала.

62

— Где мое пиани–и–ино… — Лелька размазывает слезы по щекам. Столько слез, что мне кажется, ее семитские глазки сейчас сползут с лица, огибая щечки.

— Я его мальчику отдала, такому же, как ты, только ты на танцы ходишь, а он на музыку.

— Зачем отдала–а–а!

Я намучились с Машей — одни комплексы от этого пианино, с Зоей и без того полно проблем, а Леля хочет стать «балеиной».

— У вас в комнате и так теснота. Леличка, некрасиво быть жадиной.

— Я тоже хочу учиться–а–а-а!

— Иринушка, послушай! — он подносит телефонную трубку к клавиатуре, нажимает несколько клавиш и произносит замогильным голосом: —

Пианино спустилось с пятого этажа, пианино проехало через полгорода и, словно гроб на колесиках, въехало на девятый этаж. Девочка села за пианино… тут показались бабушкины руки… У тебя ведь есть бабушка?