Два сапога. Книга о настоящей, невероятной и несносной любви

Я смотрю на море и думаю, что она не замечает, что жизнь ее, в которой она любима и красива, никуда не проходит, а в самом разгаре течет ежедневно, наполненная смыслом. А ей все мало. Все кажется, что счастье в чем-то другом. На другом море, с другим человеком. Глупая, потому что молодая.

Мимо проходит слепой дедушка в черных очках. Он идет, улыбаясь, в засученных брюках по кромке моря. Его за руку бережно ведет внучка. Я их знаю, вчера они угощали мою дочку Катюню изюмом. Внучке немного скучно медленно идти, но она любит дедушку, это очевидно по тому, как нежно она его держит под локоток, как старается, чтобы он не споткнулся. И всегда предупреждает:

— Волна! Сейчас волна!

А дедушка будто специально в этот момент старается шагнуть поглубже, и вот он уже замочил засученные брюки.

— Ну, деда, я ж предупреждала!

Они с внучкой смеются, проходят мимо.

— Мам, а этот дедушка слепой? — спрашивает меня сын. Он вчера играл с собакой и не присутствовал при нашем знакомстве.

— Да, сын. И не только дедушка.

— А кто еще?

Я смотрю на маму, которая порывисто встала и ушла надевать на сына снятую мужем кофту. Ей показалось, что сын дрожит. Муж вскочил и, разозлившись на демарш жены, стал демонстративно собираться домой, засовывая покрывало в коляску.

— Как выясняется, вокруг очень много слепых людей, сынок, которые в упор не видят очевидного, — отвечаю я.

— А почему они так делают?

— Потому что не знают, что они слепы.

— А они когда-нибудь станут видеть?

— Надеюсь, да, сынок. И очень надеюсь, что еще не будет поздно.

Море податливо ластится к ногам, игриво кокетничая барашками волн. Пойду купаться.

Солнышко

Я выросла в семье, в которой любовь выражалась глаголами повелительного наклонения «поешь» и «надень». Я не жалуюсь и не хвастаюсь — констатирую.

Взрослые вокруг меня не практиковали объятий и поцелуев, не говорили друг другу ласковых слов. Им было важно, чтобы я была сыта, одета по погоде и делала уроки.

Я не знала, что бывает иначе, даже не догадывалась и выросла в этом сценарии. Не зная, что любовь может быть синергией нежных слов и мягких объятий. При этом я была счастлива обычным детским счастьем.

Детское счастье отличается от взрослого безусловностью и отсутствием анализа происходящего.

Потому что весело, потому что птичка, «классики» и солнышко. Я называю это «заряжена детством». Внутри постоянно восторженные салюты, потому что детство.

У будущего мужа другая история. Он долго не получался у родителей, а потом, уже на пике их отчаяния, вдруг получился. Родился маленький мальчик, пухленький купидончик, и на него вылилась лавина нежности. Мишенька купался в родительском любовании, был обласкан, зацелован и затискан. Он так и рос, залюбленным пупом земли, целых пять лет, а потом все кончилось — родился брат. Потоки нежности пошли в обход первенца.

Мишенька растерялся, испытал стресс, пытался понять почему. Он плохо себя вел? Сломал самосвал? Он больше так не будет.

Родители были заняты выживанием, барахтались в тугих 90-х. Крохотная комнатка, двое маленьких детей — быт безжалостно выжирал молодость, время и силы. Целовали Мишеньку теперь иногда по касательной, любовь приходила рикошетом от брата. Но все равно в семье был культ восхищения детьми и их успехами.

Еще через пять лет родилась сестра. В десять лет Мишеньке пришлось принудительно повзрослеть: хорошо учиться, присматривать за братом, гулять с сестрой. И за взрослость плата в виде хоть и мимолетной, но обязательной ласки, уставших маминых объятий, папиной руки, запутавшейся в вихрах давно не стриженной шевелюры.

Так Мишенька и рос, ощущая на контрасте дефицит любви, и, повзрослев, упрямо искал в девочках свою потерянную нежность. И тут судьба, словно насмехаясь, предложила ему меня. Я была одета в хмурость, закрыта от людей на все замки и щеколду. Миша брал штурмом, прорывался, завоевывал, окружил заботой, оформленной в слова и действия. Я не стала выбираться из окружения — сдалась, ослабила оборону, разрешила себя целовать.

У Миши были серьезные намерения. Он привел меня в родительский дом.

— Здравствуй, Оленька, — сказала мама. — Проходи. Мы с папочкой ждем вас с Мишенькой. Сейчас придут Ирочка и Коленька, и будем обедать.

Я была в недоумении. Я думала, что имя, как одежда, должно расти вместе с носителем. В четыре года можно носить ползунки, а к 20-летию пора купить костюм. В детстве можно быть Оленькой, но к 20 пора одеться в отчество. Почему Оленька? Потом поняла: эта семья — территория уменьшительно-ласкательных суффиксов. Тут все Оленьки, Мишеньки, Коленьки.