Два шага назад и в светлое будущее! Но вместе с императорами. Том II. Моя наполеониада

Но совершенно точно – читал Наполеоне просто запойно, но, как я уже с удивлением отмечал, не просто проглатывал книги о путешествиях, исторической географии, риторике и, конечно, о войнах, а подходил к этому делу совсем не по-детски. Как-то удивительно по-взрослому, особенно к военным, и для себя анализировал стратегию и тактику полководцев недавнего времени. Внимательно изучал все походы Фридриха Великого. Просто такое ощущение, что готовил себя к тому будущему, о котором мечтали вдвоем с мамой.

Надо сказать, что почти все его сокурсники по этой школе после Революции подались в лагеря контрреволюции (сразу или позднее, как, например, Пишегрю). Редко кто потом вернулся во Францию, чтобы сотрудничать с Наполеоном в его новом качестве. Редкое исключение из правил – один из его лучших генералов Цезарь Шарль Этьен Гюден (Годен), постоянный кандидат в маршалы. Но не судьба была ему им стать, погиб во время похода Наполеона в Россию.

Про его единственного соученика-приятеля, Луи Антуана Бурьенна, уже упоминал выше, с ним они сошлись на любви к математике. Впоследствии он некоторое время был даже личным секретарем первого консула, но не сработались (вернее, попался помощничек на финансовых махинациях). По его воспоминаниям того периода, исключительные способности к математике в их странном сверстнике поражали всех. Как бы остальные ни старались, он всегда в этом предмете оставался первым с очень большим отрывом от остальных, а Бурьенн был вечным вторым. Причем лидировал Наполеоне безоговорочно по всем показателям, много раньше других находил решение задач, мгновенно соображал и без видимого напряжения запоминал и держал в памяти все математические законы.

Про его успехи по истории с географией уже упоминал – но это сверстникам хоть было понятно, не зря же Наполеоне не вылезал из библиотеки, да к тому же тут явного преимущества не было, по простой причине – далеко не всегда он стремился свои знания демонстрировать. Аналогично и с устной литературой. По этим предметам он как бы и совсем не старался особо отличиться, больше любил небрежно удивлять окружающих (и учителей, в первую очередь) своими книжными знаниями. Вот и получается, что учился он очень неровно, можно даже сказать, кое-как (но делал это целенаправленно). Мне кажется, что понимал – оказаться в числе первых ему не светит. Латынь и немецкий изначально портили все. А тут еще и орфография с грамматикой. А значит, в ход шел его любимый прием – а не больно-то и хотелось!

Как ни странно, отторжение у него вызывала и религия (хорошо, что мама была далеко и этого не знала). Скорее всего, монахи переборщили и с количеством, и с излишним усердием по ее преподаванию, ну а про качество я уже упоминал выше. Но на острове Святой Елены Наполеон придумал объяснение своему внутреннему атеизму. Видите ли, в 11 лет его возмутил тот факт, что Церковь в свое время предала проклятию и Цезаря, и Катона. Задним числом, естественно. И якобы его воображение потрясла картина вечного горения этих добродетельных мужей античности в аду, и за что?

За то, что они не восприняли религию, которую попросту не знали. И вот с тех пор она как таковая (повторю – по его словам) перестала для него существовать. Я думаю, это еще одна из легенд Наполеона, придуманная про самого себя любимого и уникального (в другом варианте это случилось с ним в 13 лет – все-таки это больше похоже на правду, но сути не меняет).

Очень четко его религиозные убеждения, гибкие и прагматичные, а скорее циничные, отражены в следующем высказывании: «Моя политика состоит в том, чтобы управлять так, как того хочет большинство нации. Превратившись в католика, я кончил Вандейскую войну, сделавшись мусульманином, я утвердился в Египте, а ставши истинным папистом, я привлек на свою сторону духовенство в Италии. Если бы я управлял народом, состоящим главным образом из евреев, я бы восстановил храм Соломона».

В качестве вывода мне остается только повторить то, что я уже отмечал выше и что отмечают все его биографы. Этот «корсиканец с головы до пят» с первых лет учебы оставался корсиканцем только в своих высказываниях о родине и в отдельных проявлениях своего характера. Принципиально отличался от всех типичных корсиканцев (а также своих французских соучеников) способностью к сознательному самообразованию и огромной работоспособностью. Ну, феноменальной памятью был обязан природе. Уникум, умудрившийся таким не только стать, но и развиваться в условиях жесткого негативного прессинга со стороны окружающих. Как потом правильно отмечают некоторые авторы, за пять лет режима, совершенно этому не способствующему (некоторые и с тюремным сравнивают).