Два солдата из стройбата

На утреннем разводе Петров встретился взглядом с Половинкиным. Тот посмотрел в его заплывшее, раскрашенное фиолетовыми потёками лицо, мучительно покраснел и отвёл глаза…

Глава 6. Пальцы хлебореза

Должность хлебореза в части самая почётная, почти такая же почётная, как должность, предположим, повара. Правда, почёт этот во многом обусловлен не самим человеком, а его местом. Ведь подобную должность – повара или хлебореза – может занимать совсем уж никчёмный человечишка, но перед ним всё равно будут лебезить, пресмыкаться и заискивать, потому что от него зависит – быть тебе сегодня с дополнительным куском или без него. Так сложилось почти повсеместно, что приближённые хлебореза – это его земляки, друзья и та низовая армейская элита, которая в силу своего сержантского положения как бы имеет право на дополнительный прокорм. Сержанты всегда вьются возле хлебореза, потому что по первому пинку поварята всегда пожарят им картошку, подкинут уворованную банку тушёнки, нальют чайник киселя, а какая, для примера, тушёнка – без чернушки? Да и вообще, хлеборез – это местный князёк, богатый по армейским меркам человек, у него есть всё, а ежели чего-то и нет, так он завсегда может выменять необходимое на хлеб. У него и деньжата не переводятся; чего бы им переводиться, коли голодным салабонам всегда можно запродать порцайку… Словом, хлеборез в части – царь и бог, и чтобы попасть на эту замечательную должность, нужно быть либо законченным подонком, либо, напротив, чуть ли не святым.

Когда часть, будучи в командировке, стояла посреди валдайских болот, хлеборезом работал прижимистый русский парень Пронин из какого-то уральского сельца.

В командировке было очень голодно, служивые жрали «кирзуху» на воде, а хлеба вдоволь командиры не давали. Подвозы продовольствия случались редко, и непонятно было, кто в этом виноват – то ли гарнизонные снабженцы, жившие возле тёплых печек в маленьком посёлке километрах в сорока от точки, то ли высшее начальство, обретавшееся совсем уж в эмпиреях, коими среди солдатни принято было считать далёкий заштатный городишко. Случались дни, когда вернувшись с «мокрой» трассы, замёрзшие военные получали в продуваемой всеми ветрами столовой по миске остывшей баланды, сварганенной из мороженой картошки со скудною добавкою прогорклой томат-пасты. Приходили и худшие времена, когда живую картоху подъедали, и даже томат-паста исчезала из рациона. Тогда поварята сыпали в котлы сушёную картошку и варили её с сушеной же морковкой. Да и то была бы не большая беда, если б продукты не плесневели на складах, да не портились охамевшими мышами. Иной раз омерзительно было наткнуться щербатою ложкою на мышиное дерьмо в том скотском пойле, которым кормили салабонов. И что? Вынимали дерьмо, брезгливо морщась, из воняющей плесенью отравы да хлебали дальше, – только твёрже всматривались в бугристую поверхность якобы еды… А потом и хлеб кончался; пускай он, лёжа на полках хлеборезки, засыхал и местами тоже плесневел, но то был хлеб, и любо было солдатне прикоснуться за едою к твёрдым ноздреватым ломтям или внюхаться в их ускользающие ржаные ароматы. И когда кончался хлеб, а о подвозе продуктов никто и не мечтал, приказывал начснаб распатронить бумажные мешки с сухарями, хранящиеся как НЗ на дальних складских полках. От сухарей тех не менее разило плесенью, чем от сушёных картошки и морковки, да и мыши, видать, также жаловали их, потому что концы засушенного хлебушка обычно были стравлены очень основательно.