Два соперника

— Такъ ты вотъ что, Иванъ… Ты, даже ежели и спрашивать будутъ, говори всмъ, что меня сегодня нтъ на служб! У меня спшныя дла, мн хочется получше позаняться, такъ чтобы никто не мшалъ, отдалъ онъ приказъ швейцару.

Такое приказаніе успокоило Ивана Артамоныча.

«Какъ они теперь влзутъ, зачмъ, ежели имъ скажутъ, что меня на служб нтъ»? разсуждалъ онъ, проходя по комнатамъ канцеляріи и усаживаясь къ своему столу.

На служб его дйствительно никто не потревожилъ. Уходя со службы, онъ опять спросилъ въ швейцарской — не спрашивалъ-ли его кто-нибудь въ теченіи дня.

— Никто не спрашивалъ, ваше высокоблагородіе, отвчалъ швейцаръ.

Изъ подъзда канцеляріи Иванъ Артамонычъ все-таки вышелъ съ предосторожностями, вышелъ одинъ, выждавъ пока прошли другіе чиновники и внимательно посмотрвъ по сторонамъ, потомъ слъ на извощика и похалъ домой. Дома у подъзда опять та-же исторія, тоже озираніе по сторонамъ.

— Никто меня въ мое отсутствіе не спрашивалъ? спросилъ Иванъ Артамонычъ отворившую ему дверь горничную.

— Никто, Иванъ Артамонычъ, отвчала она.

— Такъ вотъ, ежели и теперь будутъ спрашивать меня незнакомые — всмъ говори, что меня дома нтъ. Да ежели и по черному ходу черезъ кухню придутъ — тоже дома нтъ. Такъ и кухарк скажи.

На письменномъ стол у себя Иванъ Артамонычъ нашелъ письмо, полученное по городской почт. Почеркъ руки на конверт былъ ему не знакомъ.

XVI

Иванъ Артамонычъ быстро разорвалъ конвертъ и вынулъ оттуда письмо. На четвертк простой писчей бумаги, очевидно вырванной изъ учебной тетради и сложенной пополамъ, было написано мелкимъ почеркомъ слдующее: «Я отдумалъ посылать къ вамъ секундантовъ, ибо вообще выходить на дуэль глупо. Убьете вы меня — я буду мертвый, убью я васъ — я все равно не могу жениться на Наденьк, потому что меня посадятъ въ тюрьму, а потомъ сошлютъ. А между тмъ я влюбленъ въ Наденьку до безумія и она во чтобы то ни стало должна быть моей. Она также любитъ меня, на что я имю доказательства — ея письма, которыя при семъ прилагаю. Думаю, что, прочтя ихъ, вы, какъ благоразумный человкъ, и сами откажетесь отъ Наденьки. Къ чему губить чужой вкъ и задать двичью молодость! Да и не можете вы быть съ ней счастливы, ибо она никогда не будетъ любить васъ. Неужели вы такъ слпы, что не видите, что она потому только дала вамъ слово выдти за васъ замужъ, что такъ ея родители хотятъ! И такъ подумайте и сообразите.

Извстный вамъ Петръ»…

Фамилія гимназиста не была подписана.

Руки Ивана Артамоныча тряслись, губы дрожали. Онъ развернулъ листъ письма гимназиста. Оттуда выпали дв крошечныя цвтныя бумажки — одна розовая, другая зеленая, еще того мельче исписанныя, чмъ письмо гимназиста. Дабы прочесть ихъ, Иванъ Артамонычъ прищурился и подошелъ къ окну. На розовой бумажк стояло:

«Милый Петръ Аполлонычъ! Въ отвтъ на ваши слова, сказанныя вчера во время репетиціи за кулисами, отвчаю и вамъ тмъ-же: да, я люблю васъ. Приходите вечеромъ, а я буду сидть за калиткой на скамейк. Ваша Надя».

Зеленая бумажка гласила:

«Милый и добрый Петръ Аполлонычъ! Товарищъ вашъ Гулючкинъ сказывалъ, что вы сегодня сбираетесь хать въ челнок на взморье ловить рыбу. Бога ради, не здите въ такой втеръ. Пожалйте вашу Надю, которая будетъ терзаться изъ-за васъ. А лучше приходите вмст съ Гулючкинымъ къ намъ съ калитк и вызовите меня черезъ горничную Феню. У меня гоститъ Маничка и мы четверо пойдемъ въ лсъ за грибами. Ваша Надя».

Прочитавъ письма Наденьки, Иванъ Артамонычъ тяжело вздохнулъ и отдулся, потомъ прошелся по комнат, слъ въ кресло и задумался.

«Двичья шалость тутъ, но все-таки это доказываетъ, что Надежда Емельяновна коварная, двуличная двушка», сказалъ онъ самъ себ мысленно. «Да, двуличная и вертячка. Безъ огня дыма не бываетъ. Гимназистъ хоть и мерзавецъ, а все-таки имлъ поводъ придти вчера и озорничать, Сама она ему этотъ поводъ подала. Выпилъ онъ рюмку, выпилъ другую, ревность заговорила — вотъ онъ и пришелъ дерзничать. Однако, какъ тутъ мн-то быть»? задалъ себ вопросъ Иванъ Артамонычъ и сталъ ходить въ раздумь по комнат.

Въ комнату заглянула горничная и доложила, что супъ поданъ. Иванъ Артамонычъ пошелъ въ столовую, слъ за столъ, выпилъ рюмку водки, хлебнулъ нсколько ножекъ супу и положилъ ложку. Аппетитъ пропалъ.

— Добра не будетъ отъ этой женитьбы, не будетъ… сказалъ онъ вслухъ.

Горничная подала битки въ сметан. Иванъ Артамонычъ выпилъ еще рюмку водки, поковырялъ вилкой битокъ и крикнулъ:

— Убирайте со стола!

Посл обда онъ снялъ съ себя пиджакъ, по обыкновенію, легъ въ кабинет на диванъ, хотлъ заснуть, но сонъ бжалъ его очей. Иванъ Артамонычъ лежалъ, кряхтлъ и думалъ, думалъ и кряхтлъ. Черезъ четверть часа явилась горничная и спросила:

— Не спите? Кучеръ спрашиваетъ: запрягать ему или не запрягать? Вы еще съ вечера говорили ему, что подете на дачу.

— Никуда я сегодня не поду.

Иванъ Артамонычъ всталъ, подошелъ къ канарейкамъ, но канарейки его не радовали.