Два веса, две мерки [Due pesi due misure]

— Да, позвонили, что в поезде — бомба, — отвечает один из осведомленных и снова погружается в чтение.

Подхожу к окну. На платформе в Рогоредо гуляют пассажиры. На моих глазах двое полицейских поднимаются в соседний вагон и вскоре выгружают из него чемодан, по-видимому ничейный. Они осторожно спускают его с платформы на землю. Оглядываюсь на соседей: на лицах никакого волнения, одно любопытство. Буквально никто не верит в трагический исход дела. Какой-то военный иронически комментирует действия перепуганных полицейских:

— Ну давай же, давай!

Вдруг события принимают совершенно иной оборот: из окна туалета доносится громкий женский вопль:

— Это мой, мой чемодан! Куда вы его потащили?

Волна смеха прокатывается по платформе, а полицейские, только что прикладывавшие ухо к чемодану в надежде уловить какой-нибудь подозрительный звук, чувствуют себя ни за что ни про что оставленными в дураках, но теперь уже и сами не могут удержаться от смеха и втаскивают чемодан обратно в вагон.

Мы снова усаживаемся на места. Мой сосед напротив, качая головой, говорит, что из-за чрезмерных предосторожностей можно иной раз попасть впросак, но если бомба подложена, то смейся не смейся, а она рано или поздно взорвется. Отовсюду доносится шум хлопающих дверей, но свистка к отправлению не слышно и поезд не движется. Кто-то начинает выходить из себя: чего мы ждем, раз бомба не обнаружилась в чемодане синьоры из туалета? Появляется проводник и объясняет: надо, мол, проверить путь между Рогоредо и Меленьяно. Вдруг поезд трогается, но идет тихо, не быстрей пешехода. Пассажиры недоуменно переглядываются, ощущая скорей раздражение, чем тревогу. Все тот же синьор напротив (он, должно быть, собаку съел на дорожных происшествиях со взрывами) предполагает, что полицейские сели на подножку локомотива и осматривают рельсы на тихом ходу.

— Наш вагон — испытательный, — добавляет он, — все остальные идут за нами.

Но даже упоминание об испытательном вагоне никого не трогает: все смотрят на часы, и разговор заходит о делах, которые не удастся сделать, об автобусе, который уже ушел, об отмене ужина в честь дня рождения дочери, о телефильме, к которому не поспеть.

— Поезда стали чем-то вроде трамвая, — замечает один из пассажиров, — домой возвращаешься на трамвае, даже если до дома двести километров.

И всем до лампочки эта бомба, которая того и гляди взорвется. Анонимное сообщение о заложенном в поезде тритоле представляется глупой выдумкой, чем-то вроде протеста демонстрантов, остановки из-за ремонта путей, сообщения громкоговорителя (слова из которого запали нам в голову, подобно фразам Карозелло): «Левантийский экспресс, ожидавшийся прибытием в девятнадцать пятнадцать, запаздывает на сорок пять минут».

Бомба касается как бы всех, но никого в отдельности. Примерно так же люди говорят, что не боятся смерти, потому что ни разу не побывали в ее когтях. В представлении каждого путешествие по железной дороге утрачивает свои реальные черты: главное — добраться до конечной станции, сопутствующие же неполадки, как бы серьезны ни были их причины, воспринимаются как помехи, вызывающие скорей недовольство, чем опасения. Мне вспоминается реакция людей в аэропортах на сообщение о том, что полет откладывается из-за тумана. Надо бы радоваться осторожности обслуживающего персонала: ведь благодаря ей летать практически безопасно. Однако пассажиры начинают ворчать: «Какой это туман? Просто испарения. Только бы водить нас за нос». Если бы в этот момент кто-нибудь из пилотов заявил о своей готовности взлететь несмотря ни на что, то от желающих не было бы отбоя. Раздражение сильнее страха, неотложные дела заставляют людей пойти на любой риск, лишь бы добиться своего.

Более получаса потребовалось, чтобы преодолеть те несколько километров, которые отделяют Рогоредо от Меленьяно. И когда поезд набрал наконец обычную скорость, то вряд ли можно было сказать, что кошмар кончился, — просто исчезла досада. А воспоминание о других трагически разбившихся поездах растворилось, словно дымка на горизонте: все мы остро переживаем только сиюминутные неприятности. Как утверждают, жизнь продолжается только потому, что так уж мы устроены.

Паоло Вилладжо

ТРЕНЕР ПО ТЕННИСУ {19}

Перевод Г. Богемского.

Новый тренер по теннису, с которым Фантоцци условился встретиться на спортплощадке своей фирмы, улыбаясь, бросился ему навстречу: лицо у него было доброе и симпатичное. Фантоцци тоже ему улыбнулся, но был немало смущен, когда тот, подойдя к нему, упал на колени, схватил его руку и с чувством поцеловал.

— Ну что вы делаете… Прошу вас, встаньте…

Взяв под мышки, он попытался его поднять.

— Нет-нет, — с жаром говорил тренер, — поймите, это искренне, это естественный порыв, клиент должен быть уверен, что я полностью в его распоряжении.

— Спасибо, спасибо, — бормотал Фантоцци; ему все еще было немножко не по себе.

— Идемте, — с улыбкой сказал тренер, поднимаясь с колен. — Корт номер четыре. Вот это желтые мячи фирмы «Данлоп». Они новые, и ими нам будет удобно играть.