Двадцать лет до рассвета (СИ)

Они думают, что своим служением выплатят свой долг Эотасу. Или его святому. Вайдвен не знает, правильно ли это, ведь Эотас никогда ни с кого не требовал подобного долга, а уж святой-то сам своему народу побольше обязан будет — но вовремя вспоминает эотасов урок. За именем бога кроется нечто большее, чем всемогущая сущность, объятая любовью к смертному роду.

Ради чего пытаться заслужить заведомо дарованное искупление? Ради чего идти на смерть, зная, что погибнешь не защищая родной дом, а сжигая чужой? Вайдвен спрашивает Эотаса — богу-то точно известно, но тот отвечает невразумительными загадками, которые сводятся к тому, что это Вайдвен должен понять сам. Как будто до сих пор Эотасу не стало ясно, что святого он выбрал себе не слишком отличающегося умом.

Все реже лиловые поля, все ближе горная гряда Перехода, и с каждым днем ночи все холоднее — даром что к Редсерасу подступает лето. Говорят, в горах так холодно, что там всегда лежит снег. Вайдвен фыркает про себя, мол, сказки это все — даже распоследний дурак знает, что приход весны всегда случается в срок, не бывало еще таких снегов, что пережили бы дыхание Эотаса. Но Вайдвен в горах никогда не был и потому на всякий случай молчит.

Ночные привалы все яснее говорят о том, что он ошибается. Святому бога весны не страшен холод, а вот солдатам — вполне; те все плотнее сбиваются к кострам во время ночлегов. Вайдвен обходит их стороной, кивнув часовым. Ночной ветер здесь почти уже не хранит в себе аромат ворласа. Ветер приносит теперь только запахи горных трав. Света здесь много, даже ночью — вон, Утренние Звезды вовсю сверкают над головой — но вот тепла почти никакого.

Вайдвен поднимает глаза на созвездие, которому когда-то в далеком детстве пытался молиться. Яркое. Другие звезды тоже яркие, но это пока ночь не пойдет на убыль. Чуть только небо начнет светлеть — и все прочие огоньки поблекнут, погаснут, только Утренние Звезды останутся до самого восхода солнца, чтобы у людей всегда было в запасе немножко света…

— Бывает такое, дружище? Вечная зима? — шепотом спрашивает Вайдвен.

Огонек свечи в его груди безмолвно колеблется, будто от вздоха. Вайдвен вдруг вспоминает видения Хель, ледяную пустоту с черной землей, рассыпающейся в пыль под поступью Римрганда. Но ведь энгвитанцы желали людям добра, когда создавали своих богов, они хотели сделать мир лучше… разве они создали бы вечную зиму и мертвящий холод?

Мой свет не всесилен, наконец шепчет Эотас в ответ. Есть тьма, что мне неподвластна, но даже самая страшная зима не будет вечной, пока есть те, кто несет в себе рассвет.

— Если даже твой свет не может с ней справиться, как сможет кто-то другой? — Вайдвен не может представить себе огонь теплей эотасова огня и свет ярче. Лучи маленького солнца в его груди горячо щекочутся в ответ: Эотас улыбается. Отчего-то в сиянии солнечного пламени Вайдвену чудится отблеск странной тоски, глубокой и древней, как первый в жизни страх. Вайдвен вслушивается в ее эхо, пытаясь отыскать источник, но свет уводит слишком далеко в переплетения эотасовых директив и внутренних конструктов.

Эотас понимает его безмолвный вопрос. Щекочущее тепло затихает внутри, переливается звездным серебром в шелковой ночной тишине.

Неверно полагать, будто богам несвойственна человечность, наконец говорит Эотас. Мы — и есть человечность, мы — продукт человеческого сознания, тысяч тысяч сознаний. И потому мы не лишены противоречивости, хотя и куда менее подвержены ей благодаря ограничениям своей природы. Когда я вижу, как в душе смертного зарождается свет, способный затмить сияние моих звезд… я не пожелал бы для себя лучшей награды. Но мне горько оттого, что мой собственный свет отныне ему не пригодится.

— Ничего, — неуклюже фыркает Вайдвен, — во мне столько света никогда в жизни не сыщется, так что по крайней мере одному смертному можешь светить хоть до тех пор, пока весь Хель не замерзнет!

Огонек мерцает и тепло льнет к нему, грея невысказанным обещанием. Вайдвен старается не думать о том, что это и вправду может быть самым первым страхом в жизни Эотаса — зародившимся две тысячи лет назад, когда еще только оживающий искусственный разум, созданный ради достижения всего одной цели, осознал, что эта цель конечна. И вопреки этому страху эотасов свет все так же чист и полон радости…

Вайдвен от всей души надеется, что энгвитанцев, которым пришла в голову замечательная идея обречь бога безусловной любви на подобную участь, Колесо перемололо с особым усердием. Но об этом он, конечно, Эотасу не говорит. Они что-нибудь придумают. Если когда-нибудь и случится так, что свет смертных душ станет таким же, как эотасов, то уж эти смертные точно будут порядочней энгвитанцев.

— А все-таки про горы, — осторожно напоминает Вайдвен. — Про Переход этот. Там правда, что ли, всегда снег?

Белый Переход интересует его друга куда меньше, чем вечные зимы Хель. Вопрос остается без ответа, и Вайдвен, подождав немного, тихо вздыхает: похоже, это ему придется проверять самому.