Двадцать минут на Манхэттене

Районы отличаются от гетто тем, что оставаться в них – право, а не обязанность. В правильном городе тебе должно быть легко двигаться вверх и вбок – и тебя должно быть трудно вытеснить. Разница принципиальна. В гетто могут поддерживаться сильные культурные традиции, глубокие чувства привязанности, длинные непрерывные цепочки связей и ощущение сопричастности. Но его жители – пленники. Определяясь «проходными местами», точками входа, витальность городов зависит от ясно очерченных выходов. Нижний Ист-Сайд долгие годы служил классическим входным порталом в Нью-Йорк, предлагая стартовую позицию для ирландцев, евреев, итальянцев, китайцев и афроамериканцев. С учетом того что эмиграция шла волнами, можно сказать, что это серийное гетто. Но когда любая из этих групп ассимилировалась в достаточной степени, перед ней открывался более широкий набор возможностей двигаться дальше, в «мир», в этнический квартал (по добровольному выбору, а не по принуждению) или же в другие гетто.

В этих новых кварталах проблема порой переворачивается с ног на голову. Подобно белым пригородам, где страх вторжений посторонних вырастает до крайней степени, такие места часто зациклены на недопущении чужаков. Достаточно напомнить трагический эпизод, произошедший несколько лет назад, – когда группа подростков из населенного преимущественно итало-американцами Хоуард-Бич в Куинсе напала на пару черных ребят на том основании, что они «не с района». Более изысканные формы отвращения «неправильных» людей от мысли вселиться в данный район простираются от практики «красной черты»[23] и других видов избирательного доступа к кредитам и ипотеке до полного джентльменского набора тонких и не очень тонких намеков – модные лавки с дверьми, открывающимися изнутри лишь по звонку, привратники, тяжелые взгляды, отсутствие привычно выглядящих людей нацелены на одно: отметить нежелательных людей и исключить их появление. Эта проблема не исчезнет, пусть мы и бьемся за придание различиям положительного характера, сохраняя при этом непрерывность истории района и предохраняя город от превращения в единообразный ландшафт, задрапированный лживым «выбором» потребителей, в Диснейленд политиков, делающих карьеру на «идентичности».

Преемственность традиций места дает возможность развиться устным легендам, наиболее эффективному и демократичному пути передачи районной памяти. Хотя о Виллидж написаны десятки книг, большинство из них посвящено выдающимся жителям: более вероятно, что кому-то захочется почитать о Мейбл Додж[24] или Дилане Томасе, чем о Гасе, в чей старый ресторанчик за углом мы ходили чуть ли не каждую неделю, пока из-за роста арендной платы ему не пришлось съехать, или о тусовке, много лет процветавшей на другой стороне улицы, в тяжеловесном каменном доме, прозванном «Кремлем». Ужасно банально описывать район как собрание историй, но передача историй, глубокая заинтересованность каждого рассказчика и его личные варианты одного и того же сюжета – все это придает районам смысл и характер. Модернистский город часто критикуют именно за неспособность обеспечивать в достаточном количестве истории, производить достаточно уголков, обладающих памятью, за то, что вместо этого они полагаются на единственный «правильный» нарратив развития. Идентичные здания, минимизированное стерильное пространство для общественных нужд и отчужденные отношения с соседями – вот природные враги успешного района, сколь бы скрупулезно он ни был распределен статистически на кварталы и микрорайоны. В подобных местах нарративы оказываются придуманы интеллектуальным усилием (или позаимствованы у телевидения), а общественная жизнь начинает играть второстепенное значение.

Марго – самый старый жилец нашего дома. Она унаследовала лавры барда-сказителя от нашей соседки Джейн, которая, хоть и скончалась несколько лет назад, очень много для нас значит. Воспоминания о ней, как и ее собственные воспоминания, по-прежнему живы и являются частью культуры «Аннабель Ли» – хотя бы просто потому, что больше половины жильцов провели здесь по меньшей мере двадцать лет и за это время успели впитать многое из сведений Джейн о месте и ее житейской мудрости. Мы с Джоан регулярно замечаем вокруг разные достопримечательности, на которые без Джейн не обратили бы внимания. Мы отдаем ей символическую дань, останавливаясь и любуясь каждой брошкой в виде бабочки (ее фирменный аксессуар), которая нам попадается, мы заключили молчаливое соглашение сохранять в неприкосновенности место на крыльце, где она сиживала летом: она ставила свой складной стульчик слева, мы ставим справа. Мы ухаживаем за «деревом Уилсона», цветущей грушей, высаженной Джейн в память о покойном муже.