Двадцать минут на Манхэттене

В качестве альтернативы администрация предложила кусок скоростного шоссе на западной стороне Манхэттена – но этот вариант был отвергнут организаторами протестной акции как неудобный и маргинальный, расположенный далеко от потенциальных участников. Хотя этот отрезок шоссе вообще-то находится даже ближе к Мэдисон-сквер-гарден, чем Центральный парк, по своему символическому значению он заметно уступает главному городскому общественному пространству, то есть парку. Но с обоими местами была одна и та же трудность: они предназначались для других нужд – отдыха и автомобильного движения, – а не для больших митингов. То же самое справедливо и в отношении другого естественного кандидата на роль места для сбора большой толпы – Таймс-сквер. Самый знаменитый повод, по которому она заполняется людьми, Новый год, только подчеркивает исключительность этого случая, когда площадь на время перестают использовать по ее прямому назначению – для движения людей и машин. Подобно нашим местным парадам, протест против Республиканского конвента, в ходе которого часть общественности желала использовать городское пространство, предназначенное для чего-то еще, в качестве места резкого самовыражения, являет собой ярчайший образчик коллизии определения пределов публичного выражения в целом.

Что касается протеста по поводу конвента – компромисс был в итоге достигнут тем, что митинг заменили на шествие мимо Мэдисон-сквер-гарден, но без остановок для произнесения речей, чтобы избежать возможности возникновения неподвижной толпы – зафиксированного, пусть временно, собрания, определенно имеющего иной вес и значение, чем движущаяся толпа. А еще благодаря этому мероприятию неожиданно выяснилось, что в Нью-Йорке, оказывается, отсутствует обширная открытая площадка, плаза, не обремененная другими функциями, такими, как дорожное движение или отдых, которая могла бы, таким образом, стать естественным местом для больших скоплений народа. Конечно, наличие подобных мест само по себе еще ничего не гарантирует. Достаточно вспомнить Красную площадь, пекинскую площадь Тяньаньмэнь или площадь Сокало в Мехико – места ожесточенных столкновений и убийств (в 1989 году в Китае и в 1968 году в Мексике). Но само существование этих пространств, исполняющих символическую общественную функцию почти что в чистом виде, постоянно напоминает об их назначении, чего Таймс-сквер не делает, кроме одного дозволенного раза в год. Какой позор, что Граунд-Зеро не осталось местом демократических митингов, окончательным ответом фашистскому террору: свободным собранием.

В Нью-Йорке существует группа велосипедных пропагандистов, именующих себя «Критической массой» (Critical Mass) и, в своем узнаваемом стиле, отстаивающих право на постоянный передвижной протест. Группа велосипедистов регулярно собирается для массовых заездов по городским улицам. Их процессия волей-неволей движется на скорости, уступающей «пределам» автомобильного движения, и потому является – в глазах полиции – дестабилизирующей. Множество демонстрантов часто подвергаются аресту – за то, что они, в сущности, осуществляют свое законное право, используя улицы по их прямому назначению: для передвижения с применением колесного транспорта. Введение скорости как категории, имеющей значение при определении допустимости того или иного публичного поведения, ведет к интересным (и до сих пор как следует не исследованным) последствиям для публичных собраний в целом, потому что требует очень четкого следования строгим и зачастую произвольным правилам. Сама идея, что демонстрация опасна тем, что она медленна, противоречит идее общественного собрания как свободного общения, чего-то истинного и самоуглубленного, как то было во времена греческой агоры. Есть что-то глубоко извращенное в усилиях, прилагаемых к тому, чтобы контролировать сообщества, устанавливать формальные рамки, отделяющие пятьдесят велосипедистов от пятидесяти школьников или туристов в автобусе. Стесняя символическое поведение, власти ограничивают пределы выразительности речи.