Двадцать минут на Манхэттене

Но Сохо, однако, сделался частью туристского архипелага – в котором каждая достопримечательность должна соответствовать набору все более и более обобщенных категорий. Люди путешествуют не для того, чтобы проникнуться теми или иными частностями географии, а для того, чтобы прильнуть к тому или иному образу жизни, четко определенному указателями в виде товаров и услуг. В каждом американском городе есть теперь свой Сохо. В Портленде это Перл («Жемчужина»), в Вичите (Канзас) – это Олд-Таун («Старый город»). Они отмечены в путеводителях как «места назначения» и зачастую оказываются самыми оживленными в городе, более всего нацеленными на уличную жизнь, монетизируя при этом свою ауру в цены на окрестную недвижимость и предлагая «альтернативный» стиль жизни (или по крайней мере проживания) в городах, где, за исключением нескольких домов, выбора-то особого нет.

Но что в точности представляет собой «туризм по образу жизни»? Вопрос этот приобрел для меня особенную остроту после одного недавнего случая. В очень людный день я пересекал улицу в Сохо, как вдруг двум туристам передо мной пришлось отпрыгнуть с перехода, чтобы пропустить несшийся дорогой «Мерседес» с нью-джерсийскими номерами. Они синхронно выкрикнули то, что и следует ожидать в такой ситуации: «Козел!» Я сам тысячи раз бормотал это специфическое словечко, и я заметил, что мне греет душу готовность, с которой эти двое приняли местную манеру выражаться. Эти люди уж точно знают, что мы произносим не «Хьюстон-стрит», а «Хаустон». Возможно даже, что, будучи в Париже, они получают особое удовольствие, выкрикивая: «Merde!» (как я сам делаю).

Несколько дней спустя я гулял неподалеку от этого места и чудом избежал того, чтобы пасть жертвой двух сдвинутых детских колясок от Макларена, толкаемых парочкой мамаш-яппи, не отрывающихся от своих сотовых. В то время как мои ноги совершали стремительный скачок в сторону, я обнаружил, что бормочу то же самое слово – «козел!», причем в данном случае было непонятно, даже мне самому, к кому оно относилось. К счастью, я произнес его беззвучно. Путающиеся под ногами дети и дорогие собачки – это расплата за джентрификацию, и я просто (подумал я) переношу проклятье вверх по пищевой цепочке. Если бы меня услышали, то сочли бы нелепым чудаком средних лет, по-прежнему одетым как для колледжа, без какого-либо следа «Прады». Я же, разумеется, предпочитаю думать о себе как о «молодежи». Молодежная культура, как и модернизм, обусловлена историческими обстоятельствами, а не сединой.

Но в другом смысле собаки и дети – это знаки жизни города. Вопросы джентрификации столь сложны потому, что те качества городской жизни, которые она производит: оживленные улицы, обилие магазинов, сохранение и усовершенствование старых зданий, – все они очень желательны, и являют собой саму суть урбанизма. Проблема джентрификации – в ее частностях и в ее последствиях. У кого-то могут быть претензии с точки зрения вкуса к французским бульдогам и няням, носящимся с колясками, но реальная проблема не в тех, кто населил «облагороженные» районы, а в тех, кого они заменили, кого выкинули из полученной «пестрой смеси».

Несколько лет назад «Нью-Йоркер» разместил на обложке изображение Адама и Евы, которых нависший сверху разгневанный Бог выгоняет из Рая. Соль шутки заключалась в том, что они были изображены стоящими на манхэттенской стороне Бруклинского моста, готовые отправиться в изгнание из места, которое больше не могли себе позволить. Принимая во внимание астрономические цены на манхэттенское жилье, подобное наказание грозит теперь не только бедным – традиционным жертвам джентрификации, но и все увеличивающемуся количеству представителей среднего класса. Недавно проведенное исследование показало, что относительная доля среднего класса в общем населении Нью-Йорка – самая маленькая по всей стране. Бум не всегда признак здоровья.