Двадцать минут на Манхэттене

Часть Сохо, лежащая по другую сторону Западного Бродвея, отличается бо́льшим своеобразием. Речь идет о двадцати блоках так называемого чугунного Бродвея. На рубеже XIX–XX веков это был промышленный район, и его возведение (и характер) совпало с широким распространением технической инновации второй половины XIX века – фасадов и колонн из литого чугуна. По структурным соображениям – литой чугун хорошо работает на сжатие, но плохо на растяжение – дома в этих блоках, как правило, построены из смешанных материалов, с боковыми стенами из кирпича и деревянными балками и полами. Чугунная технология позволяла не только отливать превосходные украшения, но и делать фасады чрезвычайно легкими и вставлять в них очень широкие окна. Еще в этих домах множество отличных образчиков знаменитых сквозных лестничных маршей. Практически полностью оставленные промышленниками, лофты были открыты в 50-е годы художниками, которые прибрали к рукам эти просторные свободные помещения – никого более не интересующие и потому относительно недорогие в аренде. За относительно краткий период артистическое сообщество расцвело во всей своей маргинальной и эфемерной красе в этой физической и экономической нише. Конечно, их объединяли культурные и поколенческие связи, а еще – азарт первопроходцев и быстро возникшее «осадное положение», спровоцированное тем, что их статус в общем-то был нелегальным (в то время данная часть Сохо не была зонирована для жилья). Позднее, когда жительство в лофтах все-таки признали законным и район начал расцветать, художников объединило сопротивление пришедшим сюда риелторам.

Разумеется, поначалу в Сохо развивались общественные институции, отличающие этот район как художественный. Некоторое количество баров, галереи молодого искусства, ресторанчик на паях под названием «Фуд» («Еда»), где великий Гордон Матта-Кларк[87] трудился за стойкой, и других заточенных под искусство мест возникли одно за другим. Но в те блаженные времена их отличала умеренность как в количестве, так и в смысле амбиций, что способствовало укреплению благотворного чувства изолированности (пусть Виллидж и расположен всего в нескольких блоках). На самом деле в те ранние годы художественное сообщество вполне мирно сосуществовало как с оставшимися промышленными предприятиями, так и с уже имеющимися соседями. Как вдруг город взялся «рационализировать» нелегальный захват путем создания в каталоге зон специальной категории «художественной резиденции» (artist-in-residence), позволяющей сертифицированным художникам проживать в зданиях, не считающихся жилыми, – форма защиты, родственная, в сущности, законам об арендной плате.

Идиллия оказалась недолговечной, и историю ее болезни и разрушения нет нужды подробно расписывать. Чем больше процветало художественное сообщество, прибавляя в числе и в платежеспособности, тем больше галерей и ресторанов за ним следовало, привлекая внимание прохожих, туристов и новых жителей, валом поваливших «ловить волну». Эффект золотой гусыни (зарезанной, чтобы сразу получить много золота, не дожидаясь, пока она снесет много золотых яиц) сказался незамедлительно. Бум обогатил нескольких людей, но выдавил художников из домов, превращенных в кондоминиумы. Многие галереи тоже оказались проданы. Дешевые рестораны задавлены дорогими. Повсюду проникли обувные магазины и бутики. По выходным улицы оказались переполнены людьми, не помышляющими об искусстве, а просто пришедшими совершить покупки и пообедать – и посмотреть на других людей, совершающих покупки и обедающих. Мы привыкли называть эту как бы ярмарочную уличную толпу, осаждающую Западный Бродвей по выходным, «Фестивалем Святого Кастелли» – по имени главной галереи Лео Кастелли, в течение долгих лет остающейся самой престижной в районе.

Если Сохо и остается по-прежнему живым и привлекательным, то в основном благодаря своей изумительной архитектуре – и законам об охране памятников, требующим ее сохранения. «Чугунный район» не похож на остальные, и это проистекает из того, что он одновременно и уникален, и единообразен по масштабу. Если есть в Нью-Йорке место, напоминающее своими пропорциями о европейском городе XIX века, так это здесь. Пяти- и шестиэтажные сооружения, чьи крыши надстроены сверху четко выраженными и богато украшенными мансардами-лофтами, создают ощущение фактуры и уюта парижских улиц. За счет величественных пропорций самих зданий и относительной узости улиц возникает чувство одновременно безопасного комфорта и достаточной защищенности от стихий. Учитывая международный характер большей части разворачивающейся здесь коммерческой активности, эту атмосферу легко сравнить, скажем, с атмосферой шестого округа в Париже, с его обитателями из числа крупной буржуазии, легким привкусом богемности и точно такими же магазинами и ресторанами.