Дважды контрразведчик

«…Сегодня целый день колесил по городу на «уазике» в штатском. Скоро буду ориентироваться лучше, чем в Свердловске. Город огромный, малоэтажный. Вопящая нищета, какая‑то забитость и восточная угрюмая сдержанность вокруг. Хотя, если отмыть и приодеть, то это на редкость красивый народ с правильными чертами лица, большими, как у славян, глазами и космически черными волосами. Нет ни заводов, ни фабрик, кроме тысяч дуканов вокруг. Цель любого прохожего — не с работы или на работу, как мы привыкли, а купить или продать. Странно? Сотни машин на перекрестках гудят, каждый хочет пролезть вперед друг друга. Вакханалия и какая‑то необузданность. Контрасты на каждом шагу. Дервиш с половинкой сушеной тыквы, с веревкой через плечо, весь в рубищах. Не просит, а требует милостыню. Мальчишки лет по 7‑8 скромно ведут при установлении контактов, а 12‑13‑летние нахалюги, каких свет не видел. Заканчивают всё просьбой‑требованием: «Дай бакшиш!!!» (подарок). Хоть не вылезай из машины или не останавливайся. Сегодня по‑летнему жарко — на солнце, думаю, градусов 25 тепла. Но оно какое‑то нездоровое. Не чувствуешь при нем бодрости, как в Союзе.

Часто общаюсь с военными. Разные люди, разные встречи. У всех настенные, настольные, карманные календари, где обязательно отмечают каждый прожитый здесь день. Все живут в будущем, перенося настоящее как неизбежное. Много работы. Ни конца, ни края, ни передышки…».

Расстрел

Мы только что сели перекусить с начальником сторожевой заставы на окраине города Герата, недалеко от иранской границы. Прокаленный свирепым афганским солнцем капитан гостеприимно открыл банку говяжьей тушенки, поставил рядом горячий чайник. (После службы в Афганистане я потом больше пятнадцати лет не мог переносить даже запах говяжьей тушенки, а не то, что ее есть.) Над столом, сделанном из ящиков из‑под мин, была натянута маскировочная сеть, но и она не спасала от зноя. С вершины высокого холма, где мы сидели, хорошо просматривался участок «Дороги жизни», полукольцом огибающий высокую скалу и уходящий серпантином вдаль, в чужие коричневые горы. В дневное время дорога охранялась советским войсками и была оживленной, ночью движение по ней замирало. Еда не лезла мне в горло, еще сводило напряжением челюсти, и лопатки на спине ощущали холод, несмотря на жару…

Перед этим попутный бронетранспортер высадил меня на дороге внизу, напротив заставы, и помчался назад. Когда стих вдалеке рев его обоих двигателей, я попытался взобраться наверх напрямую по крутому склону. Обходить холм далеко по тропинке на жаре было неохота. Я неторопливо огляделся. Слева от дороги была «зеленка» — густой, не просматриваемый лес, сплошной стеной уходивший вдоль бетонки на город Шиндант. Из глубины этого леса, как казалось, откуда‑то издалека, периодически раздавались выстрелы коротких очередей из родного «калаша». Кто и куда стрелял, вначале было непонятно. Когда я разобрался, стало слегка не по себе. Это, оказывается, бил из автомата по нашим позициям «дух». Справа от дороги был высокий песчаный холм с крутым открытым подъемом, метров на семьдесят. На самой вершине холма расположился обложенный мешками с песком наш боевой пост. Из‑за мешков виднелась часть ствола гранатомета. Мне как раз туда и надо было добраться.