Дважды контрразведчик

Каждый раз в ответ на очереди душманского «калашникова» из поста раздавалась длинная очередь ленточного гранатомета АГС‑17 «Пламя». На какое‑то время наступало затишье, а затем все повторялось снова и снова. День был солнечный и жаркий. Ждать темноты очень не хотелось. Да и русский «авось» живет в крови каждого славянина, наверно, уже многие тысячи лет. Собравшись с духом, в период затишья я быстрым шагом потрусил вверх. В правой руке был мой лучший друг — АКC‑74У с двумя магазинами от ручного пулемета, примотанными друг к другу синей изолентой. В левой — пыльный портфель со следственными материалами и ГДР‑овская пишущая машинка.

Я успел пробежать метров тридцать, когда из‑под ног метнулись мелкие камешки от попавших в них автоматных пуль. Я споткнулся и упал, ободрав до крови о каменистый склон обе ладони. «Это п…ец!» — произнес негромко мой внутренний голос. Голова стала абсолютно холодной, мысли короткие и ясные, хотя и нецензурные. Я был как на ладони у стрелка, он мог в любую секунду спокойно меня расстрелять. Деваться было некуда. Поднявшись с земли, я снова сделал отчаянный бросок вверх и вбок, и снова, теперь уже впереди справа, пули отбросили мелкие камни. «Дух» явно издевался и не торопился меня убить, наслаждаясь своим преимуществом, играл со мной, как кот с мышью.

Задыхаясь и изнемогая от злости и бессилия, я посмотрел с надеждой вверх, на боевой пост. Мой спаситель‑гранатомет молчал, было видно, что его ствол неподвижно задран вверх, видимо, боец куда‑то отлучился на время. «Стреляй, стреляй!!!» — заорал я громко и с отчаянием. Ранее я многократно убеждался в жизни, что у меня есть на небесах свой личный ангел‑хранитель, который меня оберегает даже в безвыходных ситуациях. И очень не хотел умирать сейчас, так нелепо и по‑дурацки. Я взмолился про себя искренне: «Господи! Спаси меня!». «Дух» пока не стрелял, но моя жизнь в любую секунду могла превратиться в огромную страшную боль и темноту смерти.

Страха не было. И никаких воспоминаний о прошлой жизни и семье. Спокойное понимание и ожидание неотвратимой смерти. Каждая секунда казалась бесконечной и была мучительной. Сил на броски не осталось. Я поднялся и медленно, как робот, пошел прямо вверх, окончательно попрощавшись с жизнью, как утопающий, совсем переставший бороться с омутом… Снова взметнулись в двух метрах впереди камни от попавших в них пуль, и снова далеко сзади в лесу отозвалось эхо выстрелов «духа». Ответного огня гранатомета так и не последовало. До поста осталось метров двадцать. Последняя надежда на спасение улетела. За ней — и вера в ангела‑хранителя. Возникла в душе невиданная волна ярости на «духа». Я представил его ухмыляющееся молодое бородатое лицо в чалме и вполне оценил его восточную выдержку, с которой он играл со мной, как кошка с мышью, до конца…

Осталось метров пятнадцать. Внезапно я почувствовал тугой прилив сил, после того как немного прошел спокойно. Мгновенно бросив автомат и портфель под ноги, метнулся вбок и влево, затем вправо. Впереди, то слева, то справа, пули угрожающе взметнули фонтанчики пыли и камней, но я ощущал лишь злой холодный азарт и яростно продолжал метаться туда, и сюда, и вверх. Пулей взлетел на бруствер глубокого хода сообщения и нырнул туда вниз рыбкой. «Калашников» из леса бил бесконечно длинными, злыми очередями, но я уже сидел в ходе сообщения в полной безопасности, и эта стрельба была для меня музыкой жизни и счастья…

Только мы с капитаном съели по несколько ложек опостылевшей тушенки, раздался звонок полевого телефона, и он снял трубку. Из нашего БТРа, дежурившего на господствующей высоте над дорогой, доложили, что трое «духов» на мотоцикле обстреляли афганскую фуру, которая упала под откос. Мотоцикл же на ближайшем повороте дороги свернул в сторону иранской границы и никем не преследовался, так как это было бесполезно.