Дважды – не умирать

Город встретил Урманова ярким солнечным светом и шумной разноголосой суетой. По широким асфальтовым улицам катили куда-то машины, изредка перекликаясь между собой короткими и протяжными гудками; сияли первозданной чистотой отмытые от зимней копоти витрины магазинной и кафе; а по выметенным, опрятным тротуарам текла бесконечной рекой нарядная и пестрая толпа.

Проехав несколько остановок на автобусе, Урманов без труда нашел нужный дом. Поднялся на третий этаж, позвонил в дверь. Открыла ему незнакомая пожилая женщина.

– Здравствуйте, – сказал Урманов. – Я по поручению капитана Гулина.

– Проходите, – кивнула женщина. – Раздевайтесь.

Урманов вошел в прихожую.

– Кто там? – раздался из дальней комнаты хрипловатый мужской голос.

– Кира, это к тебе! – ответила женщина, принимая из рук гостя пакет с лекарствами.

«Кира? Какая Кира?» – недоуменно подумал Урманов, не сразу сообразив, что так она называет мужа, по-своему переиначивая имя Кирилл.

– Сапоги можете не снимать, – милостиво разрешила хозяйка. – Только ноги о коврик как следует, вытрите. А шинель давайте сюда.

– Да я на минутку, – попробовал было вставить слово Урманов, но тут из комнаты вышел одетый в халат старик.

– Нет-нет, пока чаю не попьете, не отпустим.

Урманов послушно отдел в руки хозяйке шинель, фуражку и прошел в комнату. Женщина быстро накрыла на стол, усадили гостя, а потом набросила на плечи пальто.

– Я к соседке… Она просила с рассадой помочь.

И исчезла… Только негромко щелкнул дверной замок.

Кирилл Максимович выглядел осунувшимся и усталым. Седина еще ярче серебрилась в его кучерявой бороде и длинных пышных волосах. Лишь глаза, обрамленные сеточкой мелких морщин, с живыми веселыми искорками, выдавали прежнего бодряка и жизнелюба.

– Вот, извольте, заболел, – словно оправдываясь, произнес старик. – Давление что-то шалит… На улице теплынь, а я в постели.

Он виновато улыбнулся, отхлебнул из чашки горячего чаю с вареньем.

– Да вы угощайтесь, молодой человек, на меня не смотрите. Я уж поправился почти… Весной все же не так тягостно болеть. Вон за окнами что твориться. Благодать… Да-а-а…

Старик помолчал, собираясь с мыслями.

– А как ваши друзья поживают?

– Ничего, – ответил Урманов, – нормально живут. Только Широкорад…

– Что? Заболел?

– Да нет… Родители у него развелись. Переживает очень.

– О, это похуже болезни, – скорбно отозвался старик. – Это, брат, дело такое… Живут себе, любят друг друга, потом вдруг – бац! – и разошлись. Отчего так происходит? Трудно понять… Но мне кажется, от эгоизма это, от неумения сопереживать и сочувствовать. От недоразвитости души человеческой… Ведь как иные воспринимают слово любовь? Как страсть, как чувственное наслаждение. Хотят, чтобы эта эйфория длилась вечно. И отказываются понимать, что это невозможно. Ну, так природа-матушка распорядилась. Три года, семь лет… По разному ученые люди оценивают этот период. А что потом? Да потом, если любовь была изначально, она никуда не девается. Просто переходит в иное качество – привязанность, заботу… Люди становятся близкими друг другу, родными. И дети, рожденные от любви, скрепляют этот союз, как цемент… А потом и сами становятся родителями, и еще больше укрепляют семью… У ребенка обязательно должны быть бабушки и дедушки. А вы как считаете? Я прав?..

– Конечно, – кивнул Урманов. – У меня с этим все в порядке… Полный комплект.

– Вы счастливый человек, – заметил старик.

– Наверное.

– Я вполне серьезно… Ведь сегодня нормальная крепкая семья уже воспринимается не как обыденность, а как большая удача. Тысячи, сотни тысяч браков рушатся по стране. И при всем этом, посмотрите, какая вакханалия твориться в прессе и на телевидении. Это же немыслимо! Вот…

Старик порывистым жестом схватил со стоящего подле него журнального столика помятую газету, нацепил на нос очки.

– Цитирую… «Брак – это разрушающая сила человеческой судьбы». Как вам это нравиться?.. Еще? Пожалуйста… «И все разговоры и теории о том, что в добропорядочном браке любовь перерождается в уважение, заботу, долг, ответственность и прочие высокие вещи – химера. Весь Чехов – про это»… Нет, вы подумайте, еще и Чехова сюда приплетает!

Старик нервно хлопнул ладонью по тонким газетным листам. На его раскрасневшемся, возбужденном лице читались обида и растерянность.

– И это пишет некогда уважаемая мной газета. Центральная газета, подчеркиваю!.. Какая-то «простигосподи», глумится над самым святым, и никому дела нету. Свобода слова…Конечно, как же… А чуть только попробуй придави эту гадину – сразу начнется: свободу душите, демократию! Но кому это выгодно, вот вопрос?.. И если в этой ситуации решать – нужна ли цензура, я двумя руками «за». Государство должно уметь постоять за себя, за свои интересы. А оно все больше напоминает этакого неуклюжего переростка-ботаника, которого со всех сторон шпыняют мелкие, но пронырливые шустряки. И вместо того, чтобы развернуться, да врезать, как следует, этот ботаник только робко улыбается и втягивает голову в плечи. Но кто будет такого уважать? Заклюют окончательно…

Старик перевел дух, отбросил в сторону измятую газету.

– Да вы кушайте, кушайте, молодой человек… На меня не смотрите.

– Спасибо.

Урманов улыбнулся. Он не узнавал своего собеседника. В прошлую встречу тот показался ему спокойным, даже меланхоличным. А тут…

– Некоторые высоколобые умники, – продолжал между тем старик, – утверждают, будто воспитанием должна заниматься исключительно семья. А государство как будто и не при чем… Но неужели им не известно, что сегодня в России, количество беспризорных детей – больше, чем было во всем СССР сразу после Второй мировой войны? Это официальные сведения… Прибавьте сюда детей из неполных семей, а так же тех, кто растет в неблагополучных семьях. И что получится?.. Кто, я спрашиваю, кто этим детям расскажет, как надо строить семью, какие должны быть отношения? Вот эта свистушка из газеты? Или может быть скандально известная светская львица, постоянно мелькающая на телеэкране то здесь, то там…

Старик снова взял в руки прессу. Только на этот раз не газету, а глянцевый яркий журнал.

– Хотите, прочту из ее интервью?.. «Я не люблю маленьких детей, я не хочу жить семьей в классическом ее понимании. Я считаю, что капитализм – лучший контрацептив. Когда у тебя нормальная жизнь, работа, образование, деньги и возможности, то абсолютно нет желания эту жизнь тратить на пеленки…» Вот это говорит человек, который в силу обстоятельств формирует мировоззрение огромной аудитории. Кому это надо?..

Он провел ладонью по лицу, словно стирая усталость.

– Надоел я вам, наверное, со своим стариковским брюзжанием?

– Совсем нет, нисколько, – ответил Урманов.

– Просто душа болит от всего этого. Ладно, мы свое отжили… Но вам-то еще жить, да жить! У меня дети, внуки… Я хочу, чтобы они были счастливы, насколько это возможно. Государство должно любить и оберегать своих граждан, заботиться о них. Тогда и они будут готовы отстаивать его интересы. А у нас что? С высокой трибуны провозглашают: «Государство – это не собес… Надо перестать надеяться на государство» Вот так! Ни больше, ни меньше… Хорошо, значит тогда и государство пусть не надеется на своих граждан. Каждый сам за себя, получается?.. И до чего мы дойдем с такими лозунгами?

Старик горько усмехнулся, поправил сбившуюся скатерть на столе.

– Ладно… Начали с любви, а вон куда занесло… У вас-то есть девушка?

– Есть, – слегка смутившись, произнес Урманов.

– Ждет?

– Хотелось бы надеяться…

– Глупо, конечно, советовать, но… Жениться надо по любви, один раз – и на всю жизнь. Только с такой установкой. А там уж – как повезет… Бог даст, и до золотой свадьбы доживете. Но сохранить брак возможно, только когда обе стороны это понимают. Иначе – все зря… Я ведь тоже не святой. В жизни всякое бывало, особенно в молодости… Затосковал я однажды, закручинился, да и влюбился. Ну, думаю, вот оно, настоящее… Надо жизнь переиначивать, с белого листа все начинать. А к тому времени быт уже налажен, дочка-школьница, все идет по накатанной. Вот и выбирай: либо страсть, ураган, яркий праздник души и тела, либо тихая, устоявшаяся жизнь с близкими и родными людьми. За первое надо заплатить отречением от прошлого, от своих близких, а за второе – страданиями плоти, лишенной блаженства, потому как невозможно в этом браке уже это получить. Люди, видишь ли, разными рождаются изначально… Долго я мучился, страдал, но жизнь сама все расставила по местам. Остался я в семье… И теперь, когда годы мои уже идут на закат, ни минуты не сомневаюсь, что поступил правильно. Мы и сейчас иногда с супругой ругаемся, ссоримся. Но вот нет ее рядом – и сразу беспокойство: где она, что с ней, не случилось ли чего?.. Страсть, пылкость чувств – это все преходящее; а привязанность души – вечна. И многие из тех, кто однажды сделал ошибку, рано или поздно начинают это понимать. И страдают… Только ничего уж исправить нельзя.