Две королевы

– Значит, останешься в Кракове, – сказала Бьянка. – Мне тебя очень жаль. Я знаю это от нашей охмистрины, что в реестре тех, кто должен сопровождать королеву, ты не значишься. Поэтому будешь мучиться тут в замке, среди чумы, которая уже хозяйничает в городе, а завтра сюда, на Вавель, этот огонь может вломиться.

Дземма заломила руки и начала потихоньку плакать. Даже Бьянка, давно остывшая и легкомысленная, не могла смотреть на неё без жалости, и начала ласками, сладкими словами стараться её утешить и смягчить эту боль.

Но чем же она могла усладить горечь такого положения без другого выхода, чем этот, унизительный и позорный.

Обе поплакали и долгим молчанием разговор закончился.

Всё-таки Бьянке казалось, что после более глубокого раздумья несчастная жертва должна была согласиться с условиями, какие ей поставили. Целая ночь оставалась на размышление.

Назавтра же нужно было ответить что-нибудь определённое, потому что король уже собирался в путь и вскоре должны были выехать. Один только архиепископ Гамрат, пока он там был, а он тоже собирался выехать из Кракова, вместе с той, которую тогда называли архиепископшей, мог без всяких требуемых формальностей приказать устроить брак или сам благословить по требованию Боны.

Всё это потихоньку шептала Бьянка на ухо Дземме, когда уже поздно ночью её оставила, уговорив пойти спать.

На следующий день Дудич, который предстал перед Боной, одетый ещё краше, чем обычно, получил разрешение увидеться с Дземмой.

– Иди сам поддержать своё дело, – сказала Бона, – я принуждать её не могу. Всё зависит от того, как справишься. Только помни, что она гордая, и всё-таки она тебе оказывает милость, не ты ей.

Дудич, поклонившись до земли, вышел; но, едва оказавшись за порогом, он заметил, что ему одному не подобает идти и было неудобно.

Замехская, которую он на коленях просил помочь, наотрез ему отказала. Бьянка, поджидающая его, также с ним входить не хотела, но добавила ему храбрости, довела до самой двери, впустила и убежала.

Дудич, дрожа, вошёл в знакомую комнатку, у окна которой привыкла сидеть итальянка; не нашёл её там. Только через какое-то время она выглянула из спальни, сделала гримасу, схватилась за портьеру, висевшую на двери, минуту колебалась, стоит ли выходить, и, когда Дудич её увидел и поклоном поздоровался, медленно, величественным шагом она вышла в комнату. Она шла, ничего не говоря, застёгивая на себе платье, со стянутыми бровями, гневная, но владеющая собой.

Дудич искал в голове, с чего начать.

– Её величество королева, – начал он, запинаясь, тихо, – её величество королева дала мне надежду, что вы захотите меня выслушать!

– Я знаю, что вы хотите мне сказать, – ответила Дземма, коротко подумав. – Вы решаетесь на трудное дело, а для вас… ну, и для меня позорное. Впрочем, меня мало интересует, что скажут люди; я знаю, что меня за это вознаградит, но вам!

Дудич смутился.

– Давно уже, давно, – сказал он, – я отдал вам своё сердце. Я на всё готов.

– Чтобы ничего за это, кроме взгляда, не получать, – прервала его итальянка. – Не понимаю вашего расчета. Могу отдать вам руку без принуждения, но больше ничего, ничего… даже милости.

Дудич поднял на неё глаза. В них не горела страсть – он сам казался испуганным, но ничуть не был в отчаянии.

Дземма отошла на несколько шагов, подошла к окну, не глядя на него. На протяжении долгой ночи она всё рассчитала, готова была выйти за этого презренного в своём убеждении человека, но хотела заранее лишить его всякой надежды, что этот брак когда-нибудь мог быть чем-то иным, чем притворством и ложью.

Дудич же решил согласиться на всё, рассчитывая, что будущее изменит условия, а итальянка должна будет им поддаться.

Оба молчали, когда Дземма повернулась, остановившись вдалеке у окна.

– Вы знаете условия, – сказала она, – я дам вам руку, больше ничего. Никакой власти надо мной. После свадьбы я сразу выезжаю за молодым королём в Вильно.

– Вы знаете, что я соглашаюсь на всё, – сказал коротко Дудич.

– А вы должны знать, – прибавила итальянка, – что если думаете меня обмануть, обвести вокруг пальца, взять силой, вы в этом разочаруетесь. У меня есть защитники в лице короля, королевы, в себе самой, да.

Сказав это, она достала из-под платья стилетик в искусных ножнах, обнажила его лезвие и спрятала обратно.

Дудич молчал.

– Приготовьтесь одновременно к свадьбе и для дороги. Одна из моих спутниц поедет с нами, но мне нужны и слуги, и карета, какие мне подобают.

– У меня есть карета, обитая бархатом, – ответил Дудич, – четыре самых лучших коня. Слуг и презентабельный двор найду. Вам всего будет хватать.

– Помимо моих драгоценностей, платьев и вещей, – добавила холодно итальянка, – у меня ничего нет. Деньгами, если бы королева мне их дала, я не поделюсь с вами, не дам вам к ним прикоснуться, они должны быть у меня на всякое приключение.

– Я в них не нуждаюсь, – ответил Дудич, который, видя, что всё складывается для него на удивление лучше и легче, вернул храбрость и веру в себя.