Две королевы

– Этот наглец отдал мне письмо короля Фердинанда. Сколько этот негодяй болтает и лжёт, и в глаза мне бросает! В письме ничего нет. Я прикажу побить его палками.

Мациёвский, который не хотел раздражать королеву, на сей раз не смог сдержаться и встал в защиту Марсупина.

– Простите, государыня, – сказал он, – но итальянец повторяет то, что знает весь свет, и что на императорском и королевском дворе у всех на устах. Вас упрекают в безжалостном обхождении с невесткой; королеве нельзя иметь собственного лекаря в такое время, как нынешнее. Каждое её слово, любое движение и дело подлежат приказам, шагу не может самостоятельно сделать. Почему у неё нет собственных слуг, собственной кухни? Из это растут слухи и подозрения, что вы явно её не любите и покушаетесь на её жизнь.

– Думают, что я хочу её отравить? – резко подхватила Бона.

– Если громко этого не смеют говорить то, несомненно, тайное подозрение есть у всех, – сказал Мациёвский. – Это досадно мне признать, но когда спросят, я должен говорить правду.

Это происходило в спальне короля и Сигизмунд слышал разговоры, что придавало епископу смелости. Поэтому должна была последовать обычная концовка – Бона с криком, рыданием, плачем бросилась на пол. Старый король равнодушно смотрел, иногда искоса бросал взгляды на епископа, оба молчали.

Через мгновение королева вскочила с пола.

– С этих пор, – крикнула она, – я ничего посылать ей не буду. Пусть для неё покупают и готовят отдельно. Пусть делает что хочет.

– Так будет лучше, – прибавил спокойно епископ.

Потом Бона упала на кресло и сидела долгое время тяжело дыша, пока из её уст не вырвалось:

– Ах, если бы у меня не было владений, кои находятся во власти императора, я бы проучила этого негодяя, который смеет надо мной издеваться и находится здесь вопреки мне, когда я не хочу, чтобы он был здесь.

Ксендз Мациёвский, вернувшись от короля, застал у себя итальянца, который упорно хотел остаться ещё в Неполомицах.

– Делай как хочешь, – сказал ему ксендз Самуэль, – но мой и короля совет таков, чтобы до крайности королеву не доводить. Верь мне, что тебе угрожает опасность. Если бы она не выдала приказов, у неё есть слуги, которые догадаются, что ей может быть приятно. Спасай жизнь для королевской службы. Езжай, прошу.

– Не дальше, чем до Кракова, – ответил Марсупин, – и то на время. Хотя мне там грозит чума, хоть сам больной отсюда выезжаю, не покину Польшу, покуда тут не будет кому меня заменить, либо не буду отозван.

После разговора с ксендзем Мациёвским, видя, что дальнейшее пребывание в Неполомицах стало невозможным, особенно из-за температуры, от которой там избавиться не мог, Марсупин должен был возвращаться в Варшаву.

Болезнь, приобретённая в конюшне, оставила его нескоро, но, борясь с ней, упрямый итальянец не ушёл с места. Окружённый мором, подвергаясь опасности, измученный ужасной лихорадкой, трудно было узнать, из верности ли своему господину, или из ненависти к Боне, он не хотел покинуть города.

Гетман Тарновский посылал к нему курьера с предложением спрятаться у него в деревне, Марсупин отказал, чтобы не потерять с глаз двора и королевы.

* * *

Поездка молодого короля в Литву в глазах всех выглядела переходом власти в великом княжестве к сыну. Всюду говорили: старик отдал великое княжество Августу. Наделение Боной приданым, казалось, это подтверждает. Знали, что литовские паны давно это выпрашивали.

Молодой государь выехал в Вильно, но о том, чтобы разрешить ему править и наделить его властью, речи тогда не было. Казалось, что это пребывание должно было его приготовить к правлению, облегчить ему знакомство с людьми, обычаями и страной.

Объяснением, почему он не взял с собой жену, могло быть то, что несколько лет назад нижний Виленский замок, в котором жило много князей, сгорел и его нужно было отстраивать и приводить в порядок.

Литва радовалась одному отголоску о путешествии, видя в нём неминуемое обещание новой власти, о которой тем настойчивей должна была напоминать, что, казалось, ничего ей не препятствует.

Почти три века прошло со времени объединения двух народов под одной династией. Польский обычай и законы оказали сильное влияние на организацию края, выходящего из векового варварства, из первобытного состояния. Это влияние, однако, не сплотило двух государств, хоть их объединило, а свободы, которые Польша приносила Литве, сами способстволи стремлению к автономии и некоторой обособленности.

Опасность нападения Руси и татар со времени Александра убедила Литву, что тесный союз с Польшей был для неё гарантией от уничтожения – тем не менее они хотели иметь своих удельных князей и представлять отдельное целое.

Несмотря на свободы, завоёванные скорее обычаем, чем правом, Литва всегда отличалась от Польши, правительство в ней давало больше власти правителю, который там был наследником не избранным, а преемственным шляхта имела меньше значения, большие княжеские семьи преобладали в администрации и совете.