Две королевы

– Мне вас жаль, – ответил Монкаццио.

Марсупин рассмеялся.

– Страхом меня не взять, – сказал он.

Гость молчал, поглядывая на стол.

– Я знаю, что вы не боитесь, – сказал он мгновение спустя, – но ехать вам не желаю.

Он минуту колебался.

– Я обязан вас отблагодарить, предупреждаю, – прибавил он, – вы ужасно надоели королеве. Она вам не простит, ваша жизнь оплачена, вас убьют.

Марсупин, опершись на руку, думал.

– Слушайте, – прибавил Монкаццио, – я всё знаю. Вы сделали всё, что было в человеческих силах, больше ничего не сумеете. Поэтому напрасно отдадите жизнь.

– Но, мой Монкаццио, – ответил Марсупин, – кто будет покушаться на мою жизнь, тот будет подвергать опасности и свою; неизвестно, кто кого убьёт.

– Сколько вас будет? – спросил холодно итальянец.

Марсупин не хотел лгать, вместе с ним могло быть самое большое человек пять.

– Когда против вас, молодых, ловких, неожиданно в определённом месте и времени встанет пятнадцать, никакая сила вас не защитит. Я предаю свою госпожу, – прибавил он, – но ваша смерть ничего ей не даст, кроме того, что насытит её месть. На дороге в трёх местах вас ждут засады, вы не избежите их. Делайте что хотите. Я своё исполнил, не буду ничего иметь на совести, и если окажусь против вас, так же достану меч, как и другие.

Марсупин отвечал на это презрительной миной.

– Если вам есть, за что рисковать жизнью, – добавил прибывший, взяв шапку, – делайте, что хотите.

Он хотел уже встать, когда Марсупин схватил его руку и удержал его.

– Это не напрасные страхи, что от меня хотят избавиться? – спросил он.

– Моим патроном, святым Януарием, его живой кровью, – ответил Монкаццио, – я клянусь вам, что не только не преувеличиваю опасность, но избавил вас от того, что уже излишне и что делает гораздо более страшным. Делайте, что хотите.

Марсупину, измученному болезнью, силы изменили; он вздохнул и задумался.

– Останусь, по крайней мере, на месте в Кракове – сказал он, – пока меня не отзовут и другого не пришлют.

– Сделайте так, – вставил живо Монкаццио, – потому что напрасно отдадите жизнь. Вы ничего не сделаете. Вы так подставили себя, что если бы теперь принесли корону сыну королевы Изабеллы, а Боне – инвеституры на княжества, она ещё бы вам не простила.

– А! Моя несчастная Елизавета! – воскликнул в запале Марсупин. – Невинное дитя в когтях такой гарпии… Что её ждёт!

Монкаццио опустил голову, сжал губы, не сказал ни слова утешения.

– Вы не знаете, – сказал он после долгой паузы, – нашей королевы. До сих пор никогда ей ничего не могло сопротивляться. Царила, господствует, правит, покупает людей или ломает их страхом; к старости она не допустит, чтобы ей диктовали права.

– Но старый король болен и жизнь ему обещают недолгую, – сказал Марсупин.

– Она завладеет молодым.

– Чары! Чары! – шепнул суеверный Марсупин. – Ничего другого.

Монкаццио только усмехнулся.

– Если бы ничем другим не могла, – сказал он, – наверное, и чары не преминула бы использовать. Астрологи смотрят для неё на звёзды, чтобы отметить удачную минуту, доктора приправляют напитки, Бранкаццио собирает золото, для молодых и распутных она имеет своих девушек, короля всегда сломит слезами и криком; у неё слуг, таких, как Гамрат и Кмита, предостаточно.

Он пожал плечами, не кончая.

– Да, – сказал мрачно Марсупин, – всё это имеет вес, но пусть Бона остерегается мести короля Римского и императора. В их силах отплатить за Елизавету, если с её головы упадёт хоть волос.

Не отвечая на это, Монкаццио повторно взял шляпу и встал со стула.

– Я должен восхищаться вашим мужеством, – сказал он, – я бы предпочёл иметь дело сразу с пятью убийцами, чем с чумой, среди которой вы сидите. Я только забежал в Краков, чтобы вас предупредить, а то, что я тут увидел, проняло меня страхом. Наконец, – прибавил он, шагая к двери, – мне не нужно говорить, что, направляясь к вам, я рисковал своей жизнью; сохраните это в тайне.

Марсупин подал грустно руку.

– Будьте спокойны, – сказал он, – вы знаете, что я всё-таки сырного человека не выдал, хоть королева мне палками угрожала, а неужели я мог бы выдать того, кто спас мне жизнь?

Монкаццио исчез. Итальянец долго ходил по комнате, прежде чем лёг спать.

На следующий день он послал письма в Прагу, прося нового посла, который бы его заменил, потому что он уже исчерпал всяческие средства помощи молодой королеве.

Пребывание в Кракове с каждым днём становилось менее возможным, люди так страшно умирали, а случайная помощь, неумелая, не могла предотвратить распространения эпидемии. Единственным эффективным средством было разойтись населению, спрятаться в лесах. Правда, чума иногда таким образом разносилась тоже, но прекращалась, когда ей не хватало добычи.

Город значительно опустел, не стало студентов, закрыли школы, в ратуше, в замке сидели только урядники, а духовенство с чудесным смирением выручало там, где не хватало семьи, опеки и помощи.

Набожность так возросла, как обычно, когда тяжёлая рука судьбы касается людей, которые только в несчастье возвращаются к Богу.