Две королевы

Кэтхен напрасно старалась ей доказать, что это бы ни в коей мере не унизило её достоинство, а доказало бы привязанность; молодая королева в страхе, как бы не портить отношения с Боной, сопротивлялась.

Каждого посланца из Вильна спрашивали, не привёз ли он письма от Августа; ни один из них ничего не принёс для жены. Но и к матери послы стали более редкими.

Как только король почувствовал себя чуть более сильным, Бона, которой соседство Кракова было неудобным, ускорила отъезд в Корчин. Не объявляли, как долго они там намеревались пробыть, а о дальнейших планах путешествия было глухо.

Одного утра королевский кортеж выехал, кто-то раньше, другие вместе с каретами, которые везли Сигизмунда, Бону и Елизавету.

Молодая госпожа ехала с Холзелиновной, со своим очень маленьким двором и службой, тут же за Старым, который тщательно наводил справки о своей, как он её называл, дочке.

Очень медленное путешествие, заранее обдуманное так, чтобы с чумой не сталкиваться, а заражённые места, если объехать их было невозможно, проезжать без остановки, шло невыносимо долго и не всегда удобно. Редко где можно было остановиться и разместиться без давки. Елизавета переносила это с почти детской неопытной весёлостью, её всё забавляло, даже сама нехватка чего-нибудь и лишение того, к чему давно привыкла.

Прекраснейшие осенние дни, последние цветки, бледные лучики солнца, виды поселений, замков, усадеб, встречаемых людей, рыцарей, духовенства пробуждали её любопытство и не давали почувствовать усталость. Всё это было невыносимо для Боны, которая ехала беспокойная, злая, а призрак Марсупина, внезапно исчезнувшего, всюду её преследовал.

На каждом ночлеге она боялась его встретить, в каждом встречаемом путнике, расспрашивала свой двор, поручала быть начеку. Таинственное внезапное исчезновение итальянца, упорство которого она знала, наполняло её страхом.

В Новом Корчине пробыли недолго. Гетман Тарновский приглашал короля в одно из своих имений, в котором он свободно и безопасно мог пожить какое-то время. Сигизмунд с радостью принял бы предложение, но Бона не терпела, боялась гетмана. Это был враг Кмиты, неприятель Гамрата, союзник Мациёвского, явный антагонист старой королевы, муж великого и независимого духа, один из тех очень немногих, которых итальянка ни сломить, ни обмануть, ни укротить не могла.

Занимающему высшую гетманскую должность Тарновскому уже нечего было добиваться; огромные для своего времени владения делали его одним из самых богатых магнатов не только в Польше, но во всём цивилизованном мире. В XVI веке пятьдесят тысяч золотых червонцев дохода при гетманской булаве и большом имени представляли огромную силу.

Бона распоряжалась такими же большими сокровищами, как он, но была гораздо зависимей него, и только её хитрость, интриги, неразборчивость в средствах делали её опасной.

Кмита, которым она пользовалась против Тарновского, его отъявленный враг, при всём усилии для борьбы с гетманом не дорос до его авторитета и значения. Тарновский обходился с ним чуть ли не презрительно, никогда не бросая вызова, но там, где столкновение было неизбежно, сохраняя своё превосходство. Оба они в глазах родины, которая их знала, авторитетом и популярностью мериться не могли и не стояли наравне. Кмиту упрекали в насилии, безумствах, выходках, в банде разбойников, которая ему служила, когда гетмана никогда никто ни в чём упрекнуть не мог, что могло бы затмить его славу.

Победитель в стольких боях, он был чист и незапятнан и добродетель свою носил высоко, не боясь даже клеветы, которая не могла к нему пристать.

Не было причины отказаться от приглашения Тарновского, которое, хоть Боне было неприятно, было принято.

Двор переместился в спокойное поселение, наскоро приготовленное для его приёма. Там построили сараи, возвели новые дома, а гетман со старопольским гостеприимством принимал государя, не давая ему ничего желать, потому что желания были предвосхищены.

Это было деревенское пристанище, но ни в чём не было недостатка, и в сравнении с Неполомицами было более удобным. Король его облюбовал. Вокруг о страшном море нигде слышно не было и только из Кракова всегда приходили плохие новости, так что о скором возвращении в него нельзя было и мечтать.

Елизавета была там, как и везде, всем счастлива и терпелива ко всему, с чем сталкивалась. Бона, напротив, проявляла всё больше беспокойства, с одной стороны за здоровье и жизнь мужа, с другой – за сына. Август писал реже.

В план Боны не входило, чтобы король разрешил сыну править в Литве; хотела, чтобы он был у её бока, под непосредственным влиянием. Между тем жизнь в Литве, сближение с местными панами чрезвычайно побудили их возобновить старые требования, чтобы Сигизмунд дал сына на великое княжение. Все послы, приезжающие оттуда, привозили письма с требованиями, с похвалами молодого пана, с просьбами к нему.

В Польше уже знали, что на будущем сейме, который Литва требовала для срочных дел, все единогласно будут просить за Августа.