Две королевы

Мерло объяснял ей предназначение каждой комнаты и, проведя так молчаливую девушку через весь ряд зал и комнат, которые в спешке доделывали, а часть их уже почти была готова для приёма, добавил тихо:

– Мне видится, что мы все ошибались, а бедная Дземма больше всех, когда так рассчитывала на королевскую любовь. Он знал, что делал. Теперь ему тут, в Литве, не пристало, бросив жену, любовницами хвалиться, потому что старшие паны плохо бы на него смотрели. Тут обычай более суров. А король ныне сам к жене не так расположен, как нам казалось. Видимо, он только притворялся равнодушным к ней, чтобы не подвергать себя опасности, преследованию.

Бьянка слушала, не веря ушам.

Мерло нагнулся к её уху.

– У короля с женой есть, наверное, тайная связь и договорённость. Я ничего не знаю, потому что и от меня скрывают, но я догадываюсь. Я говорю вам об этом потому, что мне жаль Дземму. Пусть напрасно не питает иллюзий. Что невозможно, то невозможно. Король наделит её приданым и поможет им в хозяйстве, но прежняя любовь не вернётся.

Итальянка была ещё так изумлена и испугана тем, в чём признавался ей Мерло, что сначала потеряла дар речи.

– Что будет с моей бедной подругой, – сказала она наконец, – я в самом деле не знаю. Она любит сейчас, может, больше, чем когда-либо, но о её судьбе никто, кроме меня, не волнуется. Такова наша доля, потому что мы служим вам только игрушкой. С Дземмой король сделает что ему угодно, но что будет с матерью? Думаете, Бона стерпит воссоединение супругов, которого не хотела, и поклялась их разлучить. Не забывайте, что пока старый король жив, она тут всесильна. Она очень любит сына, правда, – прибавила Бьянка, – но когда разгневается и начнёт ненавидеть, хотя бы собственному ребёнку, не простит измены.

Мерло покрутил ус.

– Неужели мы были бы вечно у неё в неволе? – сказал он потихоньку.

– Может, молодой король, – прервала итальянка, – слишком рассчитывает на материнскую любовь, думая, что она ему ради неё всё простит, но…

Бьянка, не заканчивая, по-итальянски, движениями рук и лица старалась показать Мерло, что Бона, однажды взбешённая, будет неумолима.

– Но мы от неё убежим в Литву, – со смехом сказал придворный. – Что нам тут делать?

Бьянка иронично улыбнулась.

– Увидите! – сказала она. – Что она сделает, я не скажу, но что не простит и сыну, в этом я уверена.

И, задержавшись на минуту, она задумчиво шепнула:

– Стало быть, у него есть тайные сношения с женой?

– Но я этого не говорю, – сказал немного растеряно Мерло. – Я догадываюсь, ничего не знаю. Гляжу, что он для жены всё обдумывает, слушаю, что каждый день только о ней говорит, я видела, что её изображение привёз с собой и разглядывает его каждый день… как же мне не подозревать, что он её любит?

Бьянка, которая принимала к сердцу историю своей подруги, стояла и слушала, заломив руки, и на её глазах появились слёзы. В её груди кипел гнев, может, пробуждённый тем, что это напоминало ей собственную судьбу.

– А значит, – сказала она спустя мгновение, выходя из замка на двор к городу, – мне тут нечего делать, а теперь я должна думать, как поведать грустную правду Дземме, которая о ней не догадывается, не предчувствует.

– Будьте здоровы, – добавила она, прощаясь вынужденной улыбкой с Мерло, – я должна поспешить к этой бедолаге.

Действительно, посланница всю дорогу думала, с чем вернётся домой. Сразу отобрать у Дземмы всякую надежду она не хотела.

Поэтому, отвечая на настойчивые вопросы, она солгала, что Мерло был занят, что в замке царил страшный беспорядок, потому что поспешно обновляли жилые комнаты, и по этой причине почти ничего узнать не могла.

Дземма хотела уже лететь сама, но спутница смогла её остановить. Она не перечила, когда, безутешная и раздражённая, та вновь стала надеяться и ждала короля.

Но этот и следующий день прошли, а король не дал признака жизни. Нетерпение и гнев росли с каждой минутой.

Уже на третий день нельзя было скрыть, что король снова на более длительное время выехал в Олиты, не выдав никаких приказов относительно жизни и размещения итальянки.

Видя её раздражённой и ошалевшей, Бьянка наконец решила не скрывать дольше и не дать ей напрасно заблуждаться надеждой. Вечером она присела к её кровати и, начав с жалобы на непостоянство мужских сердец, наконец открыла то, что говорил Мерло. Его домыслы в устах Бьянки приняли иную окраску; Бьянка объявила, что была уверена в тайных связях короля с женой.

Впечатление, какое эти грустные слова произвели на

Дземму, было неизмеримо сильным, её крики и рыдания разбудили весь дом; доведённую до безумия успокоить было невозможно.

Утром Дземма уже поклялась отомстить королю и его жене и искала средства, как это осуществить. Она рассчитывала на Бону, будучи уверенной, что она в собственных интересах разрешит это дело. Не зная, что делать, она то срывалась ехать к Боне в Пиотрков или Варшаву, то, подумав потом, – отправить к ней гонца.