Две королевы

Так довольно долго это тянулось, а Августа в постоянных разъездах итальянка не могла поймать, пока, наконец, по совету Тесты, она не выбралась за город, когда он должен был вечером возвращаться из Трок, и дерзко заступила ему дорогу. К счастью, король был почти один, потому что с ним были только его придворные. Когда её увидел, он остановился, потому что над ним, может, возобладало милосердие, и, отдав коня придворному, он дальше шёл пешим вместе с ней.

Дземма, зная, что второй раз у неё, может, не получится так легко встретиться с королём, она выпалила упрёки и страшные жалобы. Даже припомнила ему обещания и клятвы, оплакивала своё несчастье, угрожала покончить с собой. Таких сцен Август не любил, а сердце имел мягкое.

– Успокойся, ради Бога, – сказал он, – я не забыл о тебе, но обстоятельства изменились; король не господин себе, а скорее нас пристало бы называть невольниками, чем королями. Не требуй от меня того, чего не могу дать.

– Я ничего не хочу, кроме сердца! – плача, ответила итальянка.

– Я не отбирал у тебя его, оно у тебя, – сказал король, – но перед всем светом эту любовь показывать не могу. Не достаточно, что я женат, ты вышла замуж, не спросив меня, а это тоже нас разделяет.

– Как? – крикнула Дземма. – У меня никакого брака нет. Я не знаю никакого мужа. Я взяла его единственно для того, чтобы была возможность распоряжаться собой и сюда прибыть, а вы меня, король и господин, укоряете в том, что мне дороже всего стоило и было жертвой для вас.

Сигизмунд ничего не отвечал.

– Слушай, Дземма! – сказал он решительно. – Я сделаю для тебя и для себя что только могу, но на жизнь со мной не рассчитывай. Сейчас она невозможна. Само пребывание твоё здесь будет мне неприятно; езжай, куда хочешь. Мужу и тебе помогу, когда получу власть, а это наступит скоро.

Услышав этот приговор, Дземма зашаталась и с криком упала бы на землю, если бы стоявшая неподалёку Бьянка не схватила её за плечи. Король немедленно велел подать себе коня, и поехал в замок. Когда пани Дудичева пришла в себя, её отчаяние перешло в гнев и в ужасное желание отомстить. Она потеряла всякую надежду, её жизнь была испорчена.

В течение нескольких дней Бьянка была вынуждена не спускать с неё глаз, прятать стилеты и не дать ей достать яда. В конце концов, однако, она настолько успокоилась, что с угрозами на устах решила вернуться к королеве.

Мерло по приказу Августа через пару дней принёс несколько сотен золотых червонцев и просьбу, чтобы покинули Вильно. Дземма бросила деньги на пол, но Бьянка их ловко собрала. Она не хотела даже ждать возвращения мужа, а оттого, что Теста отпросился в Краков и предложил сопровождать её, все итальянки вместе с ним пустились в дорогу к Варшаве.

Странная судьба хотела, чтобы они с Дудичем где-то незаметно разминулись, так что тот, приехав в Вильно, нашёл комнаты пустыми, и только неоплаченный долг, который он должен был оплатить.

Хозяйка ему напрямую ответила, что его жена выехала с итальянцем кавалькатором.

Что делалось с Дудичем, когда он узнал о своей участи, никто не угадал, потому что он нахмурился, сильно захлопнул рот, заскрежетал зубами, но ни сказал ни слова.

Он молча заплатил долг, дал отдохнуть коням, выспался сам, а когда нечего было делать, пошёл попрощаться с Мерло и собирался в погоню за женой. Увидев его на первый взгляд таким равнодушным, королевский придворный удивился. Об итальянце кавалькаторе речи не было. Отъезд итальянки Дудич приписывал недоразумению. Спрошенный о том, где бывал и что слышал, он сказал, что ничего не знает, кроме того, что старая королева с молодой живёт в Варшаве. Мерло нашёл его до избытка замкнутым и молчаливым.

На следующий день Дудич был уже на коне и выехал, расспросив о ближайшей дороге в Варшаву, уверенный, что там найдёт жену. Поскольку королеве она уже была не нужна, он думал забрать её к себе в деревню и, закрывшись там, смягчить и вынудить её жить с ним лучше.

Но Петрек лучше разбирался в соли и в торговле ею, нежели в женских сердцах и итальянском темпераменте.

* * *

Всевозможные усилия Боны, чтобы отсрочить съезд в Бресте, были напрасны. Выдали письма и старый король, хоть не очень сильный, за несколько дней до срока отправил часть двора, за которым отправился он и две королевы малыми днями по направлению к Бугу.

Бона ехала в молчании, бледная, с заплаканными глазами, не разговаривая со снохой, меряя её взглядом, выражение которого пронимало Елизавету тревогой. Смирение, послушание, подчинение, все средства для смягчения этого приглушённого гнева, который не вырвался, потому что не имел ни малейшего предлога, который мог быть оправдан, были со стороны Елизаветы напрасны. Практически каждый день она сталкивалась с досадными неприятностями, которые она должна была проглатывать в молчании, скрывать и делать, наперекор им, радостное лицо. Бона по совету своего астролога и лекаря, предупреждённая, что для молодой королевы может быть опасно раздражение, казалось, рассчитывает именно на него, чтобы вызвать болезнь, о которой знала, симптомов которой ждала.