Две королевы

Но по какой-то особенной прихоти судьбы Елизавета, которую, возможно, счастье бы сломило, притеснение выдерживала геройски. Холзелиновна, бдящая над ней, каждый день благодарила Бога за то, что он прошёл без происшествия. Она боялась, как бы этот пароксизм не случился с королевой в ту минуту, когда на неё смотрели двор и король.

До сих пор, когда Бона говорила Сигизмунду о болезни снохи, он обвинял её во лжи. На самом деле несколько раз от усталости, после слёз, после сильного переживания ночью на Елизавету находило это онемение, когда, кроме воспитательницы, никто не был его свидетелем. Это переходило в сон до утра, и хотя на следующий день она была бледной и лицо свидетельствовало об усталости, Холзелиновна отрицала болезнь и сама Елизавета уверяла, что здорова. В этом, как в других делах, Боне теперь не везло, а при её резком характере легко догадаться, до какого состояния это её доводило. Готова была хвататься за крайние средства.

Ежедневные тайные консультации с лекарями были вызваны не одним состоянием здоровья короля.

Путешествие в Брест, надежда на соединение с мужем, освобождение от невыносимых уз чудесно подняли ослабленную весенним воздухом королеву Елизавету. Её личико вновь зарумянилось, губы улыбались ещё милей; она обнимала Кэтхен и ручалась ей, что никогда, никогда уже болеть не будет. Холзелиновна ехала с сильным и непрекращающимся страхом. Она знала, что любая моральная встряска, душевные страдания могли внезапно вызвать пароксизм, а тех хватало, благодаря Боне.

Наконец после долгого, медленного путешествия рядом с широко разлившимся ещё весенним Бугом показался сначала Блотков, потом серый, состоящий по большей части из деревянных домов, Брест Литовский.

Для съезда была выбрана весенняя пора, потому что собравшиеся в местечке литовцы никоим образом поместиться не могли. Стояли вокруг лагерем.

Кроме литовских панов, кроме шляхты, к боку короля приставили немало польских значительнейших урядников и сенаторов.

Когда Сигизмунд Старый и обе королевы приехали в Брест, Августа там ещё не было, его обещали на следующий день. Кто-кто, а Бона ждала своего сына с самым живым нетерпением, чувствуя, что эта встреча должна решить будущее. Не то чтобы она хотела от неё отказаться, обнаружив, что Август к ней изменился, имела ещё силы для борьбы с ним, но предпочла бы избежать худшей ссоры с собственным ребёнком, которая увеличила бы число её противников.

Сердце матери, женщины имеет предчувствие и видит заранее – и Бона, хоть ещё старалась питать иллюзии относительно того, что ещё сумеет завладеть Августом, что не даст ему освободиться, чувствовала, что, после одиннадцати месяцев, проведённых в Литве, он вернёться к ней не таким, чем когда ехал туда.

Все эти литовские паны, которые его там опередили и выехали приветствовать короля на мост между Блотковом и Брестом, согласно превозносили Августа, хвалили и заранее благодарили отца, что им такого пана дал. Король не любил этих чрезмерных похвал, и принял их молча. Бона, казалось, глазами наказывает ораторам воздержаться от них. Отвага Елизаветы увеличивалась.

На следующий день, согласно обещанию, прибыл Сигизмунд Август, уже зная об отце, матере и жене, и торжественно в костёле с ними встретился. Все его так долго не видели, жена нашла его изменившимся в лучшую сторону.

Можно было сказать, что он выезжал из Кракова юношей, возвращался из Вильна серьёзным мужем. Эта зрелость была отображена во взгляде, лице, фигуре и каждом движении. Он был красив и неувядшая красота молодости цвела на его лице.

Когда он здоровался с отцом и матерью, его взгляд упал на стоявшую за ними жену, которая от этого взгляда задрожала, даже почувствовала тот таинственный порыв (Aura epileptica), который обычно предшествует онемению, но великая сила воли превозмогла эту опасность.

Публичное приветствие жены было относительно холодным, но Боне показалось рассчитанным, чтобы её одурачить ложью. Август, хорошо знающий мать, которая в эти минуты пыталась казаться радостной, видел, что она была разгневана и только боролась, чтобы показать ему нежность.

Буря была неминуема… молодой король был к ней терпим.

После того как пропели благодарственный гимн, после благословения, старый и молодой король, обе королевы, сопровождающий их прекрасный двор, все ехали в замок.

Несколько часов заняли пиршество, беседы, приём приехавших особ; Бона первая пошла в свои комнаты и через придворного объявила сыну, что в тот же день будет его там ждать, а увидиться и поговорить нужно обязательно. По старой привычке, Август поспешил бы к матери, однако на сей раз он заставил достаточно себя ждать, так что только высланный за ним Опалинский привёл его к Боне.

Королева сидела, опершись на стол, и не бросилась ему на шею, как когда-то, глаза её горели огнём, губы и руки дрожала, грудь резко вздымалась.

Сын вышел с радостным лицом, но холодный.

Уже молчание Боны было угрожающим.

– Ваше королевское высочество, – сказала она с ударением, – вы стали очень серьёзным в Литве и забыли о матере. Не знаю, заслужила ли я это…