Две королевы

Ничего не изменилось, только отношения стали напряжёнными, и каждый чувствовал, что они не могут остаться такими, какие сложились в последнее время. Было невероятно, что женатый Август не живёт с женой, что открыто вернулся к любовнице, что королева, одинокая, окружённая всё более недружелюбными и чужими слугами, была обречена на тип рабства. Она даже ела обычно одна с Холзелиновной, которая, из уважения ни смея сесть, прислуживала своей госпоже. Молодой король показывался у неё весьма редко. С королевой Боной встречались также не каждый день и недолго, и даже старому королю умели мешать и затруднять доступ к племяннице.

Среди этого медленного мученичества королева Елизавета показывала чудесную силу, ходила с безоблачным лицом, спокойная, как если бы никогда, ни на минуту не сомневалась в своём будущем. Супругу она не показывала ни малейшей враждебности, улыбалась ему, дружелюбно приветствовала.

Холзелиновна очень боялась, как бы волнения Елизаветы не вызвали повторения тех приступов болезни, которые старались от всех скрывать.

Странное дело природы, вынужденная бороться Елизавета приобрела такую силу, что даже болезни, которой обычно поддавалась, могла сопротивляться. Об этих приступах долгих обмороков Бона была осведомлена, рассчитывала на них, чтобы они оттолкнули от жены сына; тем временем даже самым сильным образом раздражённая Елизавета всё переносила.

Этой таинственной силой была любовь к мужу.

Честная Кэтхен, хоть сама, может, не верила в это, внушала своей воспитаннице, что спокойным терпением она победит врагов, а мужа обратит к себе и получит. Она ежедневно ей это повторяла.

– Не отчаивайся, у него доброе сердце, все ему это признают; мать его портит; но рано или поздно он почувствует ошибку, полюбит тебя и постарается исправиться.

Елизавета эту сладкую надежду приняла – это было её единственным утешением.

– Кэтхен, – говорила она ей вечером. – Ты знаешь? Он сегодня три раза поглядел на меня украдкой, когда Бона не могла это видеть. Он невзначай улыбнулся. Когда мы вместе стояли в лоджии, у меня упал веер… вместо того чтобы приказать подать его пажу, он наклонился, взял его и сам мне подал. Старуха бросила на нас взгляд василиска, а я этот веер поцеловала. Он теперь так меня не избегает. Мы пару раз обменялись несколькими словами. А! Кетхэн! Какой у него приятный голос! Как сладко в его устах звучит наша речь. Он и старый король очень хорошо говорят по-немецки, но Бона не понимает этого языка и боится его, поэтому при ней говорить они боятся. Она готова заподозрить, что против неё что-то замышляют, так как она постоянно что-то против меня замышляет и выдумывает.

А спустя несколько дней Елизавета, бросаясь на шею воспитательнице, объявила, что, когда они были одни, Август спросил о братьях и сёстрах, что могла рассказать ему о матери, о сёстрах, о жизни, о том, что ей нравилось.

– Но затем пришла итальянка, – сказала она, – и мы вынуждены были прервать разговор.

На свой двор, за исключением Опалинского, молодая госпожа не могла жаловаться. Один он, ревностный слуга Боны, внимательно следил, чтобы она была как можно больше изолирована.

Холзелиновна заметила, что и её письма, и те, которые Елизавета писала к родителям, все проходили через руки Опалинского, а затем, наверное, проскальзывали перед глазами Боны и могли либо погибнуть, либо выдать их.

Стало быть, нужно найти какую-нибудь дорогу, по которой доверчивые признания, верное описание того, что тут делалось, могли бы дойти до родителей и императора. Холзелиновна никому на дворе не верила, но под предлогом покупок для себя, выбралась в город, стараясь найти кого-нибудь из купцов, у которого были бы в Вене и Праге связи.

Не нужно было искать долго; весьма догадливый и целиком преданный своей молодой госпоже Северин Бонер сам ей попался. Она знала, что может ему доверять, потому что он верно стоял при старом короле.

Итак, она направилась к нему. Казначей обещал пересылать письма и гарантировал их целостность, но необходим был ещё неподозрительный посредник, который бы тайно приносил письма.

Бонер долго колебался, не нашёл никого лучше Дудича, у которого был собственный интерес в том, чтобы помочь молодой королеве. Невзрачный, неподозрительный, всюду принимаемый за простачка, он отлично для этого подходил.

На призыв Бонера он отвечал готовностью к услугам.

– Если ты верно поможешь молодой пани, – сказал Бонер, – можешь надеятся на то, что мы поможем тебе с твоей итальянкой, которая нам уже костью в горле сидит.

Петрек улыбнулся и поклонился. Положил руку на грудь. – Вы можете на меня положиться, ваша милость, – сказал он, – я никогда никого не предал. Возьмусь за это добровольно. Я знаю что делаю. Но, милостивый пане, милостивый пане, за эту услугу помните обо мне. Я должен жениться на итальянке!

Бонер смеялся.

– Несчастный человек, – сказал он, – я тебе, верно, не помешаю. Бери её! И увози как можно дальше, чтобы молодой король не сходил по ней с ума.

Так был заключён договор и на Дудича указали Холзелиновне.

* * *