Две королевы

Все годы, которые Мария провела под надзором Шрусбери, к ней относились с уважением. Ее покои украшали роскошные гобелены, а по ночам в комнатах горели свечи в позолоченных канделябрах, что было очень удобно, поскольку Мария часто ложилась спать после часа ночи. Полы были устланы турецкими коврами, настолько ценными, что их часто использовали только в качестве скатертей. Кресла для Марии были обтянуты алым бархатом и парчой, а ее камеристки сидели на низких скамейках, как в Холируде, — словно она по-прежнему была правящей королевой. В одном конце ее приемной на помосте стояло кресло с высокой спинкой и балдахином. Еще один балдахин, меньшего размера, был установлен над креслом в спальне. Она спала на большой кровати с пологом, а простыни из тончайшего льна менялись ежедневно. Другого она бы не приняла.

Один из эмиссаров Сесила, Николас Уайт, который посетил Марию в Татбери по пути в Ирландию, описал ее апартаменты. Ей выделили две комнаты, которые она превратила в личные покои и приемную. Мария «вышла из личных покоев в приемную, где находился я, и вежливо приветствовала меня». Затем она удостоила его королевской аудиенции, причем ее внешность и манеры произвели впечатление на сурового протестанта — даже против его воли. «К тому же, — сообщал он Сесилу, — она обладает очаровательной грацией, милым шотландским акцентом и пытливым умом, скрывающимся за мягкостью обращения». Разговор повернул на тему вкусов и умения разбираться в чем-либо. Здесь Мария чувствовала себя уверенно и стала восхвалять живопись как «самое достойное» из искусств. Когда Уайт возразил, что живопись, по крайней мере в религиозном искусстве, есть «фальшивая истина», Мария завершила разговор. Это было намеренно провокационное замечание. «Она умолкла, попрощалась со мной и удалилась в личные покои». Уайта никто не проводил к выходу, но прежде чем выйти из приемной, он посмотрел на балдахин Марии. «Я заметил на нем вышитую фразу, — писал он. — „En ma fin est mon commencement“ — „В моем конце мое начало“ — загадка, которую я не понял».

Он не знал о любви Марии к эмблемам и шифрам. «В моем конце мое начало» — это девиз ее матери, Марии де Гиз, которая выбрала своей эмблемой птицу феникс. Это мифическое существо каждые пятьсот лет сгорало и возрождалось из пепла; феникс считался символом непревзойденной красоты и стойкости, надежды и окончательной победы. До настоящего времени эмблемой — выбранной еще во Франции — самой Марии были бархатцы, цветы, поворачивающиеся к солнцу, а девизом — фраза «Меня влечет добродетель». Позже она использовала иконографический вариант этого девиза: магнитный железняк, естественный магнит, который поворачивался к полюсу, и мореплаватели использовали его для навигации. Теперь, оказавшись пленницей в Англии, Мария сменила свой девиз на девиз матери, который гораздо лучше соответствовал ее затруднительному положению. Он был безобиден в том смысле, что принадлежал семье, но в то же время имел пророческий смысл. Фразой «В моем конце мое начало» Мария заявляла, что если ее убьют, династическая линия сохранится в лице ее сына Джеймса, который унаследует английский трон вместо нее.

Доклад Уайта показывает, каким изысканным и роскошным было окружение Марии. Тем не менее тюрьма оставалась тюрьмой. Мария ненавидела охрану, которая дежурила под окнами спальни, всюду сопровождала ее и даже была вооружена пистолетами — в тех редких случаях, когда ей позволялись верховые прогулки в парке или в вересковых пустошах. В помещении ее стерегли днем и ночью — часовые появлялись в пять утра по сигналу барабанной дроби. Мария все больше боялась отравления и по этой причине настояла на том, чтобы иметь собственную кухню и буфетную.

Несмотря на периодические приступы пессимизма, она никогда не забывала о своем королевском звании. Мария упрямо соблюдала протокол, а во время еды придерживалась ритуалов королевской трапезы. Ее «меню» отражают выписанные счета. Подобно самой Елизавете, она позволяла себе две «перемены» блюд на обед и ужин, и каждая «перемена» состояла из шестнадцати отдельных блюд, подаваемых отдельно, — не считая хлеба, вина, салатов и фруктов. Всего получалось тридцать два блюда для каждой трапезы, или шестьдесят четыре в день. Иногда их было еще больше, иногда чуть меньше, «в зависимости от поставок»[96]. Мария сама выбирала, какие из поданных блюд она желает съесть или попробовать.