Две луны

Однажды, до своего ухода, мама сказала, что, если хорошо представить себе что-то, это может случиться. Например, если ты желаешь выиграть забег, то представь себе, как первой пересекаешь финишную черту – и пожалуйста! Когда придёт время, это произойдёт на самом деле. Единственное, чего я так и не смогла взять в толк: что будет, если все представят себе, как выигрывают забег?

Тем не менее, когда она ушла, я только этим и занималась. Я представляла себе её, подходящую к телефону. Потом я представляла, как она набирает номер. Я представляла, как щёлкают телефонные провода, соединяясь с нашим домом. Я представляла, как зазвонил наш телефон.

Он не звонил.

Я представляла, как она едет на автобусе обратно в Бибэнкс. Я представляла, как она идёт по дорожке к дому. Я представляла, как она открывает дверь.

Этого не случилось.

И пока я думала обо всём этом в тот вечер, когда мы с Фиби ворвались в дом миссис Кадавр, я также вспомнила и о Бене. Мне вдруг ужасно захотелось поспешить в дом Финни и спросить, где сейчас его мама, но было слишком поздно. Финни наверняка давно спали.

Вместо этого я долго лежала и думала о стихотворении о всаднике: я представляла себе приливы и отливы, и эти ужасные волны, хватающие путника. Что же тут может быть нормального, если путник умирает? И как что-то может быть и нормальным, и жутким одновременно – как эти стихи?

Я так и не заснула всю ночь. Я знала, что если закрою глаза, то увижу жуткий прилив и волны. Я вспомнила о том, как плакал мистер Уинтерботтом. Наверное, я в жизни не видела ничего печальнее. Это было даже печальнее, чем то, как плакал мой папа. Ведь мой папа – такой человек, от которого можно ожидать, что он заплачет в час печали. Но я никогда бы и ни за что не подумала, что мистер Уинтерботтом – несгибаемый мистер Уинтерботтом – может плакать. Только в тот момент до меня дошло, что он действительно любит миссис Уинтерботтом.

Едва дождавшись рассвета, я позвонила Фиби и сказала:

– Фиби, мы должны её найти.

– Это я и пытаюсь тебе сказать, – ответила она.

Глава 31 Фотография

Следующий день сложился крайне нетривиально, как выразилась бы миссис Партридж.

Фиби явилась в школу с новым посланием, которое она нашла этим утром на крыльце: «Мы не ценим воду, пока колодец не пересохнет».

– Это улика! – объявила она. – Может, маму прячут в колодце?

У своего шкафчика я столкнулась с Беном. В воздухе витал густой аромат грейпфрута.

– У тебя что-то на лице, – сказал он. Его тёплые мягкие пальцы прошлись по моей щеке. – Не иначе как остатки завтрака.

Я не понимала, что со мной происходит. Я собралась его поцеловать. Я уже подалась вперёд, но тут он повернулся и захлопнул свой шкаф. И мои губы налетели на холодный железный замок.

– Сэл, ты ненормальная, – сказал он.

Оказывается, целоваться не так-то просто. Две человека должны для этого оказаться в одном месте в одно время и при этом оставаться неподвижными настолько, чтобы поцелуй достиг своей цели. Но мне стало легче оттого, что мои губы попали на холодный металл. Я не представляла, что это меня так накрыло и что могло бы произойти, завершись поцелуй на губах у Бена. Меня трясло при одной мысли об этом.

Все остальные уроки я только и могла, что следить за своими губами.

Мистер Биркуэй влетел в класс с охапкой дневников. Я совсем про них забыла. А он уже гарцевал между рядами и восклицал:

– Потрясающе! Невероятно! Непредсказуемо!

Он объявил, что разрывается от желания поделиться с классом тем, что нашёл в дневниках.

– Поделиться с классом? – переспросила Мэри Лу так, будто не поверила своим ушам.

– Не беспокойтесь! – заявил мистер Биркуэй. – У каждого найдётся что сказать. Я пока не успел прочесть всё до последней страницы, но хотел бы уже сейчас поделиться с вами некоторыми особенно выдающимися пассажами.

В классе заметно нарастало беспокойство. Я тоже постаралась припомнить, что же я написала. Мэри Лу перегнулась ко мне и сказала:

– Ну, я-то могу не бояться. Я нарочно на первой странице оставила записку, где ясно выразилась, что не хочу, чтобы мой дневник читали. Это моё личное дело.

Мистер Биркуэй обвёл взглядом наши встревоженные лица и сообщил:

– Вам нечего опасаться. Я буду менять все имена, и все дневники, которые собрался читать, оберну одинаковой жёлтой бумагой, так что вы не сможете прочесть имя автора на обложке.

Бен попросился выйти. Кристи сказала, что ей плохо, и умоляла отпустить её в медпункт. Фиби попросила меня пощупать ей лоб: она была уверена, что у неё температура. Обычно мистер Биркуэй легко отпускал учеников в туалет или в медпункт, но на этот раз он заявил:

– Не симулируйте!

И он взял в руки первый дневник и обернул в жёлтую бумагу так ловко, что никто ничего не успел прочесть. Все затаили дыхание. Было слышно, как ребята нервно ёрзают за партами, сжавшись в ожидании: кого начнут пытать первым? Мистер Биркуэй прочёл: