Две недели до Радоницы

– Ничего не мешало. Но знаешь, сколько учиться надо, чтобы стать классным хирургом? Огого сколько! Посчитай сам: 6 лет в медицинской академии, затем стаж длиной в полтора года, государственный экзамен по медицине. Как будто этого мало, сдаешь еще теоретический экзамен, допускающий до специализации в хирургии, специализируешься в общей хирургии в течение пяти лет, потом практический специализированный экзамен общей хирургии. После этого пишешь тест да и устно сдаешь, а потом еще много, много экзаменов по разным видам хирургии. В общем, минимум 13 лет подготовки. Серьезное дело. Но я за него взялся.

Мои родители были очень бедны. Мама вскоре после моего поступления умерла – у нее был врожденный порок сердца. Я мечтал спасти ее, когда выучусь, но судьба распорядилась по-своему. Так или иначе, я поступил в медицинскую академию имени Коперника в Кракове. Там и познакомился со Збышком. Мы сошлись характерами, хотя далеко не во всем. В нем было какое-то патологическое неприятие к любым правилам и системам. До сих пор вспоминаю, как на урок анатомии он принес клубничное варенье от бабушки и украдкой просунул банку в рассеченное брюхо кадавра. Когда собрался народ, он достал ложку, спокойно полез ей в прорезь и стал оттуда есть варенье. Преподаватели были от него совсем не в восторге, короче говоря.

Я прыснул. Да, этот поступок был совсем в духе моего отца. Как раз после таких его выходок мама всегда хваталась за голову.

– У меня было достаточно терпения, чтобы получить заветную степень. У твоего отца – нет. Университет мы заканчивали вместе. Он немножко поработал медбратом в одной из краковских больниц – убирал горшки с мочой за стариками. Заниматься этим в течение нескольких лет, пока не получил бы степень повыше, он не стал – пошел работать на стройку. Надо сказать, твоему отцу всегда недоставало терпения.

Я же как раз уперся – думал, что мои руки пригодятся Народной республике. Начинал в таких весках, знаешь? Зашивал рваные раны, немножко оперировал на кистях. В те годы уже витала атмосфера вольности в воздухе, она покрывала весь город – совсем как кислотные осадки, приносимые со стороны Новой Хуты. Все чувствовали, что коммунистам недолго осталось.

– Я знаю историю. Давай к делу.

– Нетерпеливый, совсем как твой отец. Наверно, поэтому вы оба сейчас в таком незавидном положении. Не умеете ничего до конца довести.

У меня уже не было сил на яростные возгласы. Я просто сидел и сверлил этого урода ненавидящим взглядом.

– Итак, развалился ПРЛ – дословно, Валенса все порушил, – продолжал Лукас, – и никто из нас не знал, что ему делать в новой Польше. Во время специализации я часто оперировал. Под присмотром шефа, ясное дело. Долго и кропотливо повторял то, что наблюдал у маститых докторов. Когда не знал, что делать, импровизировал – все в рамках процедуры, конечно. В той провинции, где я корпел над больными, меня хотели брать с ногами и, пардон за каламбур, руками. Но я хотел большего.

Зарплата была маленькая. А в то время исчезли границы, и можно было уехать на Запад. Зарывать свой талант в землю в провинциальном госпитале – ну уж нет, решил я про себя. И вот в это время мне позвонил твой отец. После университета мы какое-то время не общались – он ведь ушел из медицины – но тут предложил поехать на выходные к нему на родину, в Нагору. Я сразу согласился. Хотелось развеяться, вспомнить былое. И вот сидим мы в доме твоей бабушки, хлещем «Варку», чешем животы, а я ему жалуюсь. Збышек на мои душевные излияния просто фыркнул. Меня злость взяла. Говорю ему: «И как там твой грузовик? Заработал себе уже на дом?». Задеть хотел, понимаешь? Он тогда от безнадеги водителем грузовика пошел работать, а там всех подряд, кто баранку умел держать, брали. Зарплата зависела от количества рейсов, а тогда их было совсем мало. Так что я ждал, что это его огорошит, он пошарит в пустых карманах, и будет у нас ничья. Только он мне в ответ улыбнулся и рассказал, сколько заработал за последний месяц. Я не поверил. Он мне показал кошелек. А там было полно хайса – настоящие доллары. Тогда мы такие деньги только по телевизору видели. А если у тебя в 90-е были доллары, значит, ты все продал и сидишь в одних трусах, либо работаешь на мафию. Твой отец ничего не продавал, так что я был скор с выводами. «Збышек, – чуть не кричу, – Да неужели!». Он поморщился, замахал руками: мол, все безопасно и легально. А потом – ну почти. И предложил мне работать с ним.

– Постой-постой. Это было в 90-х, говоришь? Отец, по-моему уже действовал под прикрытием в то время.

– Правильно думаешь. Но ты не знаешь всей правды. «Действовал под прикрытием» – звучит героически, конечно. Но твой отец работал на обе стороны – и на Бориса, и на «Чорно сонце».

– Ага, конечно. Ты врешь!

– Неприятно представлять его по другую сторону. Но так было, Андрей. Так было. Что тебе рассказывал Борис? Что Збышек вошел в доверие к «Чорному сонце», вывозил сокровища из гор на грузовике по их указаниям? Но спроси себя – почему он так долго это делал? Пять лет он возил сокровища из Нагоры по всей Европе.