Две недели до Радоницы

С этими словами он стащил с рук черные перчатки и выставил вперед ладони. Медленно распрямил их передо мной. Со вспышкой удивления и отвращения – того рода, которое вызывает страх, что нечто подобное может случиться с тобой – я увидел, что на обеих руках его отсутствуют большие пальцы. К запястьям его было пристегнуто нечто вроде браслетов, сквозь которые были протянуты нити. Они бежали от браслета до кисти, проходили между указательным и средним пальцами, управляя на другом конце чем-то вроде аналогов большого пальца. Зрелище было странное и отторгающее. Я не понимал, как вся эта конструкция работает, и полагал, что даже с ней Лукас с трудом управляется с ежедневными делами.

– Мои руки – все, что у меня было, Андрей, – вкрадчиво сказал Лукас. – Некоторые рождаются со счастливым билетом под названием «талант». Руки и мозги – это был мой. И твой отец отнял у меня руки.

– Что… что случилось с тобой? – я забыл обо всем остальном.

– Неужели? Неужели кто-то хочет послушать мою печальную историю? Историю, до которой все эти годы никому не было дела?

Тон его голоса был ироничным, до такой степени, что казался наигранным – словно он пытался скрыть за ним настоящую эмоцию. Лукас жадно опустился на стул передо мной, глаза его говорили о сильном внутреннем возбуждении. Если бы этот человек не был таким моральным уродом, то я, наверно, почувствовал бы жалость.

– Збышек предложил работать с ним на «Чорно сонце». Ему нужен был помощник в перевозках. По крайней мере так он сказал. А я как увидел этот хайс, у меня в голове помутилось, Андрей. Я знал, что в Варшаве сынки богатеев делали поддельные дипломы и уезжали на Запад. Я рассуждал так: если неплохо заработаю со Збышком, то немедленно сбегу в Германию. Устроюсь там в клинику, буду оперировать за хорошие деньги. Как я говорил, меня угнетала эта славянская бедность. Даже в 90-х ничего не поменялось, кроме временщиков у власти.

Впрочем, я не сразу согласился. Еще неделю зашивал раны в госпитале гмины, но чувство безнадежности происходящего только усиливалось. Тогда я плюнул на все и явился к Збышку. До того и допустить не мог, что пущусь в подобную авантюру. И вот мы отправились на задание. Сначала нужно было забрать сокровища у террористов. Збышек припарковался возле заброшенной шахты и наказал мне сидеть в люльке. «Нельзя показываться, – сказал, – Они думают, я один езжу». Сейчас я понимаю, до чего наивен был твой отец. Бандиты могли в два счета меня найти, стоило им обыскать кабину. Через час томительного ожидания я услышал, как хлопнула дверь. Твой отец вышел из кабины. Я терпеливо ждал, но проходили минуты, а он не возвращался. Я занервничал и осторожно раздвинул шторки. Через стекло кабины было видно, как на площадке перед зданием шахты Збышек разговаривал с человеком в черной кожаной куртке. Он стоял вполоборота ко мне, и я мог видеть его лицо. Оно было неестественно бледным, с тонкими змеиными губами. Збышек заметно трепетал перед ним: нервно жестикулировал и чуть на колени не падал. Вдруг черный показал на кабину и что-то спросил. Твой отец быстро так замотал головой, а мне стало не по себе: вдруг он спрашивал, есть ли там кто?

Загрузили сокровища, Збышек вернулся в кабину, и мы поехали. Границу между Нагорой и Польшей прошли быстро. По договоренности с Борисом, твой отец должен был менять фуру, если вез сокровища. Воевода тогда давал бы ему деньги, которые Збышек якобы получал от реального покупателя. Но твой отец обычно лгал. «В моем грузовике ничего нет, Борис. Кроме оружия, наркотиков и голых женщин, хе-хе». Боже, как это по-дурацки звучало! Конечно, на таможне я тоже сидел в люльке и не высовывался. Борис еще тот простак: он верил Збышку на слово и никогда не проверял фуру.