Две недели до Радоницы

Наш покупатель находился в Беларуси. То есть, нужно было проходить еще одну границу. У Збышка все было схвачено: мы оформили документы у его знакомого брокера в Белой Подляске – перегружали «товар», перебивали номера. Редкий случай, когда твой отец продумал все наперед. Тоже прошли без проволочек. Покупатель наш оказался интересным овощем. Мы остановили фуру возле замка, а нам навстречу вышел импозантный старик в странном таком наряде. Знаешь, такие кафтаны, как польские шляхтичи носили. Словом, вылитый клоун был. Я от его вида так вообще прыснул, а Збышек меня одернул. «Знал бы ты, сколько он хайса платит, – процедил, – Гораздо больше, чем все, что есть сейчас у «Чорного сонца». Збышек вел опасную игру: завышал цену сокровища для этого толстосума, чтобы мы оба остались в доле. Открыли фуру, вынесли сокровище. Это оказалась невзрачная побрякушка: она изображала сердце, вокруг которого стояли три фигуры. Наряды у всех были разные. Мне было трудно поверить, что за эту ерунду мы получим столько денег, и я даже стал подумывать, что «Чорно сонце» нас надуло. Но все встало на место, когда сокровище увидел старик. Усы его чуть не подпрыгнули, а сам он ликующе поднял руки к небу. «Вы спасли честь моего рода» – сказал он Збышку. Тот поскреб щетину, но промолчал. Старик продолжал: видно было, что собеседников у него мало, и даже пара контрабандистов замечательно подходила для изливания души.

«Меня зовут Станислав Курцевич, я представитель именитого рода Курцевичей» – деловито распинался он. Понесся в свой замок, притащил оттуда какую-то метелку с перьями. «Вот, – говорит, – мой герб». А я пригляделся: то вовсе не метелка была, а щит с витиеватыми узорами. Из него торчало несколько перьев. «Страусиные» – с искренней гордостью поделился Курцевич. Потом стал рассказывать про историю своей безделушки. Денег нам он еще не заплатил, так что пришлось слушать всю его историю. «В моем роду были и жемайты, и литвины, и русские, – хвалился он, – А мой давний предок, шляхтич Богдан Курцевич на Сейме предложил заключить союз Речи Посполитой с Москвой. Чтоб великое славянское княжество правило Востоком. В XVI веке то было. Приказал выковать вот эту вещь как символ нашего вечного нерушимого союза. Вот видите – здесь литвин, здесь поляк, здесь русский изображены». И стал нам показывать, где кто изображен. Меня это прямо бесить начало, я чуть не закричал: «Дед, давай деньги!». А Збышек слушал с почтением, будто ему были интересны бредни съехавшего старика. «Но Потоцкие не хотели союза, – продолжал он с досадой, – Забрали фигурку себе, а все владения Богдана повыкупали. Он потерял влияние в Сейма, и союза так и не случилось». «Ну и слава богу, – думал я, – Тогда б мы тебе эту штуку за такой хайс не продавали». В общем, утихомирился дед, отсчитал нам целую пачку лоснящихся долларов, и мы пошли. Только садимся в кабину, как слышим сзади душераздирающий вопль. Я подумал, что все – нас накрыли, полиция прибежала. Оказалось, что это Курцевич нас окликал. «Вот вам две пулярки» – сказал и сунул в руки две огромных запеченных курицы. Отличное завершение, казалось бы. Мы ехали обратно, при деньгах да еще с едой. Я уже предвкушал, как буду покупать нужные документы и как поеду за границу.

– Постой, – перебил я, – Ты хочешь сказать, что хотел оперировать на сердце по купленным документам? При этом никогда не делал настоящих операций?

Лукас кивнул как ни в чем ни бывало.

– У меня все было схвачено, Андрей. В Варшаве и по всей Силезии в те годы открывались частные клиники. Естественно, «клиниками» это можно было назвать условно – речь шла о квартирах, снятых где-нибудь на окраине, чтоб даже владелец не знал, что там происходит, а если и знал, то был повязан властью денег молчать. Жуткая антисанитария, профаны-врачи и оборудование времен Каменного века. Тем не менее, люди платили за это огромные деньги. Потому что в других местах было еще дороже. Операции там делали такие же, как я, недо-хирурги – у кого не хватило терпения пройти учебу до конца или кто считал, что его работа не оценивается по достоинству. Я собирался практиковаться там перед своим отъездом.

– Ничего себе! Сколько же людей лишались жизни в этих клиниках?

– Довольно много, – сказал равнодушно Лукас, – Но все они знали, на что шли. Мне надо было думать и о себе тоже: я не собирался прозябать в польской бедности.

– И ты надеешься, твоя история разжалобит меня? Что ты лишился пальцев и – о боже! – не смог стать хирургом?

– Зачем мне твоя жалость? Я хочу снять розовые очки с твоих глаз. Эта гранитная статуя отца-героя в твоей голове, Андрей – она на самом деле из картона. Толкни ее хорошенько, и она рассыплется, обнажив правду.

– И какая же это правда?