Две недели до Радоницы

– Ты просто волновался за свою жопу, Лукас! – не выдержал я. Слова шли с трудом, я из последних сил напрягал связки. Но я должен был назвать вещи своими именами, – Не спасать жизни ты хотел. Ты хотел, цитирую твои слова, «сбежать из бедности». Ты хотел денег и славы, которые бы дала тебе эта работа на Западе. Не смей даже говорить про Бога, про назначение – ты думал о себе и только о себе в тот момент!

– О, вот как. Я так и думал, что ты ничего не поймешь из моего рассказа, – в словах Лукаса я почувствовал нескрываемое раздражение, – Конечно, ты ведь не был в такой ситуации! Что ты можешь понять… Ну ничего, затем я и затеял всю эту долгую игру. Затем ты здесь – чтобы понять!

– Делай, что хочешь – от меня ты морального оправдания не получишь.

– Ну так я и не на исповеди, правда? – развел руками Лукас. Что-то сломалось в его голосе: к раздражению прибавилась горечь, – Твой отец сказал «Оставь мальчика. Забери у Лукаса руки». Так и сказал, Андрей: «Забери руки». На меня он в этот момент даже не смотрел. Знал, что не выдержит взгляда. Я должен был пожертвовать собой за его деяния, видишь в чем дело?

Я был в гневе, я был взбешен. Но я был беспомощен. Оставалось броситься на Збышка, и тогда было уже плевать – пусть хоть этот недоумок нас всех перестреляет. Потом я хотел броситься бежать, продираясь сквозь густые ели. Все эти мысли, страхи закрутились водоворотом у меня в голове, а я стоял парализованный. Вся моя сущность, все, что я знал о мире в тот момент, умерло. А вместе с тем умер и Лукас.

– Ты это заслужил, – хрипло сказал ему я.

Лукас промолчал. Глаза его выражали уничтожающую ненависть.

– Сам посмотри, во что ты ввязался, – продолжал я, – Разве не были вы сами виновны в том, что стояли в этом лесу, под дулом пистолета? Заложники образа жизни, по которому возомнили себя богами? За действия нужно нести ответственность, Лукас. Ты хотел легкой жизни, я понимаю. Но жизнь не так проста.

Стул с грохотом упал на пол. Я почувствовал, как Лукас хватает мои запястья и отстегивает наручники от стула. Рывком он поставил меня на ноги. В грудь мне уткнулся невесть откуда взвшийся пистолет.

– Хватит трепаться, – ледяной голос Лукаса, – Сейчас посмотрим, какой ты правильный.

Он подвел меня к стене напротив огромной двери, за которой скрывалась решетка, и приковал наручники к висевшей рядом цепи. Пока он тужился, открывая дверь, я заговорил:

– Но ты не рассказал мне всю историю. Тот мальчик, которого вы взяли – он выжил? Что случилось с ним?

Лукас посмотрел на меня: его лицо выражало полное презрение.

– Боже, с мозгами у вас это наследственное, – процедил он, – В коробке совсем пусто. Откуда ты думаешь, взялся ваш Матей? С неба спустился, а? Мама твоя наверняка задавалась этим вопросом. Кстати, про братца твоего. Если можно считать его таковым.

Он снова зажег свечу и осветил пространство за решеткой. Вот свет выхватил отца, лежавшего у стены. Лукас посветил в другой угол – помещение камеры было гораздо больше, чем я представлял. Лучи света упали на сгорбленную фигуру: человек сидел, уткнувшись головой в колени. Он поднял взгляд, жмурясь от яркого света, и я узнал Матея. В груди внезапно стало очень холодно.

– Но почему, почему он здесь? – быстро спросил я.

– Теперь ты понимаешь? – усмехнулся Лукас, – Понимаешь, что я чувствовал тогда?

– Что ты от меня хочешь?

– Я уже сказал тебе – ты должен сделать выбор.

– Какой?

Торжествующая улыбка появилась на его лице. Наверно, так улыбаются акулы.

– Выбери, кто из них завтра умрет.

– Никто!

– Ха-ха, это ты так думаешь. Говорить можешь, что хочешь, но реальная свобода, которая у тебя осталась – это вот этот единственный выбор. Я спрашиваю тебя еще раз, Андрей: кто из них предстанет перед населением Нагоры как предатель – твой отец или твой, кхм, брат?

– Что ты задумал?

– Я задумал правосудие, Андрей. Двойное правосудие. Завтра на главной площади Нагоры я казню государственного преступника. С точки зрения общественности, это будет террорист, который продавал сокровища края. А с моей точки зрения это будет тот, кто лишил меня будущего.

– Но ты думаешь, люди будут приветствовать смертную казнь? В Нагоре никогда такого не было. Будут восстания.

– А мне все равно. Расстреляем и тех, кто восстанет. Я теперь хозяин Нагоры. И я вершу правосудие.

Впервые в нашем разговоре тон голоса Лукаса сделался возвышенным. Он действительно верил в свою исключительную роль, он верил, что творит справедливость. Я же видел кошмарный, уродливый фарс. Безумца, который утратил всякую связь с реальностью. Искаженное понимание правосудия у Лукаса сводилось к мести. Наша семья должна была заплатить смертью за то, что случилось с ним.