Две недели до Радоницы

Лукас был уродливым отражением своих верований. И это даже не верования были, а горькая вынужденная ситуация, с которой он вынужден был примириться, оправдывать таким образом свои чудовищные действия. Будто весь смысл его жизни, с того момента, как он потерял руки, схлопнулся до одного единственного желания. Неужели он столько всего сделал – захватил власть в стране, основал компанию, собрал армию – только для того, чтобы отомстить?

– Ты молчишь, – нервно констатировал Лукас, – Ты должен выбрать. Или я пристрелю обоих сейчас же!

– Ну подожди, – я постарался сказать это как можно спокойнее, – Я выбираю, кого ты завтра казнишь. А что случится со мной и тем, кто останется в живых?

– Ваша судьба тоже определена. Тебя и другого я отправлю по старой дороге в Польшу – вы получите шанс выжить. Вас столкнут в мешках с горы – так мы в «Чорном сонце» расправлялись с предателями. Но имей в виду: даже если вы выживете спуск и дорогу без еды и воды по острым скалам, то назад в Нагору вам путь заказан – на границе вас не пропустят. Вы будете вечными изгнанниками.

Понятно. Звучало поэтически, но шансов выжить он нам тоже не оставлял. Я слышал от Бориса про несчастных, которых находили у подножья в порванных мешках – все они погибали от многочисленных переломов во время спуска.

– То есть, я тоже умру. Выбора на самом деле нет, – заключил я.

– Ну почему? Шанс выжить ниже одного процента, скорее всего. Но он есть! – захохотал Лукас.

– Какое же это правосудие? Это убийство. Хуже того – ты мучаешь своих жертв, чтобы потешиться. Какая разница, что я выберу сейчас – все мы обречены на смерть. И это не справедливо, потому что ты выжил, Лукас. Да, жизнь не сложилась так, как ты хотел, но ты выжил.

– Выжил?! Эта жизнь стала хуже смерти, Андрей! Когда мне отстрелили пальцы, все, что у меня осталось, это мозги. Я стал убеждать ублюдка, что изуродовал меня, взять меня к ним, буквально на коленях умолял. Как побитая собака скулил! Тогда я тоже думал, что мне надо было выжить, понимаешь? Террорист сжалился надо мной, меня взяли в их логово. Я стал помоечным псом у «Чорного сонца». Выполнял опасные поручения в горах, устранял патрули. Мне хорошо удавалось обращаться с деньгами, и я единственный из них хорошо знал финансы. Однажды их бухгалтера подстрелила милиция, и я занял вакантное место. Остальное ты знаешь. Как их накрыли, все деньги достались мне.

– Лукас… – я замялся, пытаясь подобрать слова. Говорить сейчас нужно было очень осторожно. Я чувствовал слабость в его сердце, мне нужно было лишь найти нужные фразы..

– Не надо, – быстро сказал он. – Я знаю, что ты скажешь. «То, что с тобой случилось, Лукас, это трагедия. Но все можно исправить. Прости моего отца, отпусти его». Но все не так просто, Андрей.

– Но почему?! Раз ты сам понимаешь!

– Знаешь, сколько лет во мне зрела эта ненависть? Сам посчитай. Все мое существо направлялось желанием мстить. Забери ее у меня – и Кацпера Собепанка не останется.

– Но останется Лукас! Друг моего отца!

– Лукас давно мертв, – обрушил он на меня тяжелые камни слов, – А теперь выбирай.

В грудь вновь уткнулось дуло пистолета. Говорить что-то было бесполезно. Лукас действительно был мертв. Я не мог воззвать ни к чему, что заставило бы его простить моего отца. Оставался единственный выход. Последний туз в рукаве. Но пока на мне были наручники, я не мог его выложить. Нужно было играть по правилам безумца. Я повернул голову к решетке и кивнул на Матея.

– Ты должен имя сказать, – нахмурился Лукас, – Иначе не почувствуешь веса своего решения!

Господи, сколько драматизма! Ну хорошо, будь по-твоему.

– Матей, – сказал я.

– Значит, ты отдаешь своего брата в руки правосудия, – сказал Лукас с нескрываемым удовольствием в голосе. – Какая жалость. Твой отец помог ему выжить, но видимо судьбой не суждено.

– Лукас, ты можешь что-то сделать для меня?

– Что? – насторожился он.

– Я хочу попрощаться с братом. Обнять его напоследок. Ты можешь снять наручники?

Он задумался. Наконец, медленно проговорил:

– Я не чудовище, в конце концов. Но тебе нужно подождать.

Лукас ушел и вернулся вместе с Зораном. Наемник без церемоний отстегнул наручники, схватил меня за руки, а потом швырнул за решетку к отцу и брату.

Отец был без сознания – или, по крайней мере, я надеялся, что было так. Я перевел взгляд на Матея – он смотрел на меня выжидающе, в глазах его читалась решимость. Он не понимал моей игры, но готов был действовать – сорваться, вскочить, броситься на наших тюремщиков. Но я не мог сейчас рисковать его жизнью. Я опустился на колени, прочертил коленями следы на камнях и широко обхватил руками брата. Отец встал перед невозможным выбором – и выбрал жизнь неизвестного ему мальчика. Нет, Матей не мог умереть.

– Достаточно, – ударили меня словно хлыстом по спине слова Лукаса, – Пора возвращаться в свою камеру.

Зоран вытащил меня наружу, завел руки за спину. Наручники мне пока не надевал. Это хорошо.

– Когда ты будешь… вершить правосудие свое? – спросил я Лукаса.

– Завтра днем. Я заберу Матея, а Зоран разберется с тобой и Збышком. Жаль, я этого не увижу.