Две недели до Радоницы

Я говорил это и чувствовал, как во мне крепнет сила. Странно – еще несколько минут назад я хотел разорвать Лукаса на части – ой как хотел! – но вдруг понял, что он того и ждет. Дай я волю кулакам, я бы показал всю правоту его идеи. Идеи о безрассудной, погружающей людей в безумие, мести. Но я сдержался – и тогда вот эта смерть, это вероломное убийство – не значили абсолютно ничего. Хотя у ног моих лежал родной отец.

Я сделал один уверенный шаг к Лукасу, сделал второй. Он направил на меня дуло пистолета, но как-то слабо, боязненно.

– То, что важно – это истории, Лукас, – сказал я, – Мой отец, может, и был простым человеком. Он ошибался, грешил, поддавался сиюминутным желаниям. Но он хотел чего-то большего, чем комфорт, чем деньги. Даже большего, чем власть. Он хотел дружной и большой семьи. Семьи, в которой один за другого встанет горой! А расскажи мне ты о своей семье? О своих героях. Или о злодеях. В кого ты такой, Лукас?

– Да ни в кого! – визгливо пропищал он. Пистолет в руке прыгал вверх-вниз, он и выставил его так, будто это был какой-то щит, – Не знаю я вообще ничего про семью! Отцу на меня все равно было, он даже о маме не заботился! Она умерла, а он все пить продолжал!

– А твой дедушка?

– Мертвы! Все мертвы! – бормотал он раздраженно, – Да какое мне дело до них, до мертвецов?! Я выковал свой путь без них! Сам!

– И куда он привел тебя, этот твой путь? Что дальше, Лукас?

Я стоял уже почти вплотную к нему. Пистолет был нацелен мне точно в грудь. Надави он на крючок – и мне конец. Но Лукас медлил.

– Вот она, твоя месть… – сказал я, пристально глядя ему в глаза, – Надеюсь, ты рад. Что дальше?

Он не мог выдержать моего взгляда. Огромные, распахнутые, налитые кровью, глаза его выражали какое-то особое безумие. Так смотрит загнанный зверь, который еще чувствует свою силу, но понимает, что выхода нет. И он искал, куда бы этот последний всплеск, последний акт своей необузданной ярости применить. Хлестал дождь, атмосфера нагнеталась – как в небе, так и между нами. И вскоре последовало разрешение.

На площадь ворвался грохот шин по камням, а вослед ним вылетела ярко-синим пятном резвая «Пума». Свист тормозов, машина описала оборот вокруг оси, оставляя на плитке черные полосы и, наконец, полностью встала. Запах дождя сменился гарью от шин. Дверь словно отбросили изнутри мощным толчком, водитель вылетел наружу. Запыхавшаяся, с растрепанными волосами и красным лицом, передо мной появилась мама.

– Андрей! Солдаты нас отпустили! Меня, Дарью, всех! Я сразу примчала с хостела! Слышала про казнь… Что здесь? – пулеметом сыпала она слова, не разбирая что происходит.

Затем увидела тело отца, и руки, которые она держала у груди, упали, словно к ним вдруг привязали огромные булыжники. Мама бросилась на мокрую плитку, схватила его вихрастую голову, всю орошенную кровью, и крепко прижала к своей груди.

– Збышек! – надрывно кричала она, – Збышек, жив?!

Но он не отвечал, голова его безвольно двигалась в маминых ладонях, словно это была марионеточная кукла. Из «Пумы» вышел Дима, подбежал к нам и помог подняться Матею. Тот был слаб еще после несостоявшейся «казни» и едва держался на ногах. Он с благодарностью кивнул Диме и с вызовом глянул в сторону Лукаса.

– Збышек, вставай! – взывала мама, – Вставай! Умоляю! Прошу тебя!

Голос ее, звенящий, на грани слез, пробирал до самого сердца, хватал и скручивал все внутри. Мама видела отца впервые за шесть лет, точно так же, как и я. Только она не видела его живым.

– Лайдак! – в забытьи кричала она, – Лайдак ты! Но все равно любила тебя!

И вдруг… Вихрастые кудри на его голове дрогнули. Шея приподнялась, он развернул к ней лицо, сухими губами прошептал:

– Но то, курче, жиемы.

Во всеобщем онемении – в том числе и Лукаса – мы наблюдали как Збигнев Бончик упирается дрожащими ладонями в землю и, расправляясь, встает во весь рост. Лицо его выглядело страшно: прошедшая пуля разорвала часть переносицы, выбила правый глаз вместе с веками, так что на его месте зияли багровые ошметки мяса, из которых непрестанно била кровь. Багровые ручьи скатывались по одежде, расплываясь в потоках воды у его ног.

– Лукас, еще не скончили вальчить! – заревел он из последних сил, – Хлопаки, дайте…

И он попытался шагнуть в его сторону, но резко упал на колено. Силы быстро покидали его. Мать бросилась к нему, потянула за плечи. Она снова плакала, но теперь были это слезы радости.

– Господи, пойдем! – кричала она, бросаясь на колени, хватая его, – Пойдем, в машине аптечка есть! Перевяжу!

– Зоставь! – отмахнулся он и, шумно дыша, прокричал, – Хлопаки… Хлопаки не справятся!

Но тут через дождь прорвался знакомый звонкий голос:

– Справимся, батя!

Дима уверенно схватил отца под руку, рывком поднял на ноги и обнял что называется «в охапку». Но всего на секунду, затем отошел – и настала очередь Матея. Боже, они ведь не видели его шесть лет, как и я…

– Ну отходите, отходите! Еще будет время на всю эту ерунду! – засуетилась мать, – Гляньте, как кровь хлещет! Помрет да и все!