Две недели до Радоницы

В прошлом письме я умолчала о своих родителях. По тону твоего письма я чувствую, что могу открыться тебе. Я сирота. Я никогда не видела своих родителей. Юстына и Марек – не мои настоящие дядя и тетя. В маленьком возрасте они взяли меня из приюта и воспитывали как дочь. Я очень благодарна им за то, что они сделали для меня. Без их помощи и заботы моя жизнь сложилась бы по-другому. Однако во снах мне часто является образ большого деревянного дома среди полей. В этих снах я будто живу в деревне с родителями, и у нас большой сад и хозяйство: утки, гуси, коровы. Мне снится, что я живу с ними, но никогда не могу их хорошенько разглядеть. Их фигуры очень смутные, а лиц не видно. Я тянусь к ним, но не могу дотронуться. Дивно, да? Учителя в школе хотели мне ставить дополнительные баллы за то, что я сирота. Но я отказалась. Уж лучше я собственными знаниями добьюсь хороших оценок. Это гораздо честнее и правильнее.

Агата, я верю, что скоро все изменится. Я снова смогу пойти в школу, и на улице можно будет появляться без страха. В костеле сейчас всем раздают листовки, на которых одно предложение. Оно короткое, но вселяет надежду:

«Зима ваша, а весна наша».

Я всегда молюсь за здоровье и благополучие своих близких и друзей. Сегодня я помолюсь и за тебя.

Каролина Войчек

Письмо третье. 15 августа 1982 года

Здравствуй, Агата.

Пишу письмо и втайне надеюсь, что оно до тебя не дойдет. Все дальнейшее – моя попытка собрать мысли, и пишу я сейчас скорее для себя. Я должна отвлечься от ужасных событий, которые мне довелось пережить в течение последних дней.

Все лето я усердно училась. Боже, да какое это значение имеет теперь! В школу ходить было запрещено, поэтому я училась вместе с тетей. Каждый день она приходила вечером с работы, ужинала, а потом мы занимались математикой или правописанием. Тот день я провела дома, много читала и переписывала из учебника. После обеда я решила вдохнуть свежего воздуха и вышла на балкон. Весь горизонт заволокло дымом. Был это странный дым – белый как молоко, совсем не такой, как дым от костра или от завода. У меня заслезились глаза. В отдалении слышались громкие хлопки. По небу, громко крича, пролетела стая ворон. На душе стало тревожно, хотелось выйти посмотреть, что происходит. Учиться совсем не получалось.

Тетя пришла домой поздно. Она была очень бледная, испуганная. Это взволновало меня еще сильнее. От моих вопросов она уходила, сказала, что на работе просто был тяжелый день. Но я сказала, что видела дым и слышала выстрелы на улице. Тетя вздохнула и сказала, что сегодня была демонстрация в честь «Солидарности». Людей с помощью дубинок и дымовых гранат разогнали зомовцы. «Но не волнуйся, дядя не пострадал», – уверяла меня она. «Он задержался у друзей, скоро должен вернуться». Но в тот день он не вернулся. Утром следующего дня его тоже не было. А в полдень к нам постучался полицейский. Он сказал моей тете, что она должна пойти с ним. Юстына приняла его слова смиренно. Спросила, что будет со мной. Полицейский только пожал плечами и сказал равнодушно: «Наверно, приют». Они хотели увести и меня, однако тетя вдруг стала упираться и кричать. Тогда ворвалась группа больших сильных людей в серых куртках. Они схватили тетю и заломали ей руки за спину. Я кричала и плакала, но это было совершенно бесполезно. Тогда подбежала к полицейскому, ударила его кулачками в грудь, от страха и слез голос был как не мой: «Куда вы ведете тетю Юстыну?!»

Вдруг на пороге появился пан Владислав. Я испугалась, что полиция сейчас схватит и его, но в то же время исполнилась надежды – вдруг он сможет что-то сделать? Пан Владислав, по обычаю, приветливо улыбнулся, а потом сказал полицианту, чтобы он меня отпустил. К моему удивлению, он так и сделал. Полиция увела тетю, и мы остались вдвоем. Владислав присел рядом со мной, лицо его стало серьезным, и он спросил: «Ты ведь знаешь, что твои дядя и тетя – преступники?». Я не понимала, что происходит. А он сказал: «Пойдем, я тебе все покажу».

Мы пошли в автомастерскую дяди. Следы разгрома были видны по всему городу. Перекресток улиц Коперника и Одродзеня был загорожен бетонными плитами. Возле стен лежали разбитые кирпичи, перевернутые мусорные баки, осколки стекол витрин. На тротуарах – пустые оболочки от дымовых гранат. На вывесках магазинов возле площади Свободы – дыры от пуль. В окне лавки, из которой улыбчивая пани как ни в чем ни бывало продавала в тот день фрукты и овощи, была большая дыра.