Две недели до Радоницы

– Травы сам собирал, – не без гордости сказал он, – Здесь крапива, тысячелистник и календула. Добро очищает тело от всякой тручизны10.

Чай показался горьким, и я спросил, нет ли сахара.

– Сахара не маю, – Григорий покачал головой, – А ты не маэш девчины, раз хочешь сладкого. Женщина должна услаждать жизнь, не сахар.

Он повторил последнюю фразу, но в этот раз его голос прозвучал тускло и безрадостно. Взгляд на меня – осторожный, с затаившейся в глазах тоской. Он словно размышлял, стоит мне что-то рассказывать или нет. Все-таки решился.

– Мать Юлии, моя жена то есть, сгинула пять лет назад, – поведал он, – Красивая женщина была. Волосы как солнце золотые, а от улыбки сердце радуется и жить хочется. Работала много – и с пчелами, и со скотом, и на огороде успевала. Мы хотели много детей. Как говорится в той присказке: «Один сын не сын…» и так далее, ведаешь? Но вот родилась Юлия, и пыл как-то угас. Жена моя сделалась тихой и редко розмовляла со мной. Я не ведал, почему так случилось, а даже не обратил уваги на то. Занят был.

Несмотря на содержание разговора, большие серые глаза не выражали никаких эмоций – они не смотрели ни на меня, ни на печь, ни на дымящийся фарфоровый чайничек на столе. Сколько раз он уже переживал эту историю в своей голове?

– Каролина молвила, что я был в Великом совете, так? – спросил он, – Так было, правда – занимался господарством целого края.

Он помедлил, но затем решительно опрокинул в себя кружку с чаем, поднялся из-за стола и пригласил за собой. Мы поднялись по сбитым деревянным ступенькам в мансарду. Григорий долго подбирал ключи к одной из дверей. Наконец, отпер замок и подналег, взявшись за ручку. С тягучим скрипом и грохотом дверь отворилась.

Вдоль стен, касаясь потолка, стояли высоченные дубовые шкафы. Каждая полка была вплотную заставлена книгами. Толстая вуаль пыли покрывала корешки.

– Юлия молвит, что я необразованный рольник, – с горькой усмешкой сказал Григорий, – Но были часы – я читал, много читал. Господарство – трудная тема. Но в совете некому было ее принять, и вызвался я. Не ведал, за что берусь, по правде.

Несколько огромных томов сразу привлекли мое внимание. «Капитал» Маркса. Пыли на этих корешках было гораздо больше, чем на остальных. Я проглядел другие названия. «Позитивистский катехизис», «Исследование и причинах и природе богатства народов», «Советская экономика 1980-х». Звучало донельзя скучно. Мне трудно было представить Григория, этого великана-бородача, сидящим в узкой комнатушке за столом при свете лампы и читающим книгу. Кузнец тем временем продолжал рассказ.

– В 2000-м году мы победили «Чорно сонце». Выгнали из края националистов. Большая радость, так? А в огуле11 так не было. Перед нами был трудный вопрос – что робить с советским долгом?

– Каким еще советским долгом?

– Ясно, что не ведаешь, – кивнул с усталостью во взгляде Григорий, – Видишь, Андрей, каков был главный принцип господарства в Нагоре, до коммунистов, то есть – самодостаточность. Мы – край для вольных духом, неважно какой ты народности. Бойки, лемки, украинцы, поляки, сербы, называй кого хочешь – мы всегда жили на этой земле, прочно сокрытые от решты света12 горами.

У каждого свое хозяйство, свой дом, вокруг дикая природа, а главное – вольность. Правдивому нагорцу больше ничего не нужно. Но когда пришли коммунисты, началась индустриализация. Нагора стала колонией для советской империи: Москва забирала все ресурсы, которые могла выжать из края. Правда – они выбудовали заводы, колхозы, сделали народный парк в горах. А Бойков! Какая там была будова! Варшава бы позавидовала. Остальное ты ведаешь: в 1980-х советы накопили большой долг перед Западом, и наступил крах системы. Однако долг остался. И тогда, в 2000-м мы все еще должны были заплатить немецким банкам 12 миллионов долларов. Вообрази себе – откуда край, который никогда не вел торговли с другими странами, возьмет такие деньги?

– Постой. Разве после распада Советского блока Москва не взяла на себя все обязательства по долгу? Я слышал такое.

– Нагора была особым случаем, – Григорий покачал головой, – Даже после индустриализации наш край мало что приносил в закрома партии. Народ не хотел працовать для коммунистов, ведаешь? Москва тратила жирные суммы на развитие, но не получала дюжо выгоды. Потому нагорский долг решено было оставить нетронутым.

Я пропоновал выплатить долг так, как это сделала Румыния в свое время. Чаушеску отказался от индустриальных технологий коммунистов и вернулся к основам. Землю вспахивали плугами, материалы перевозили в конных повозках, косили пшеницу косой и серпом. В Нагоре так было испокон веков – и что ж, мы взялись за работу! Вот только это оказалось долгим делом. По моим расчетам выходило, что на выплату долга таким способом уйдет больше двух десятков лет. Не все в Великом совете согласились с таким сроком. И однажды на совет приехал представитель одной западной компании с предложением полностью выкупить советский долг.

– «Санэндсан»… – прошептал я.