Две недели в другом городе

Джек не знал, что удерживало их в этом полутемном коридоре; он не смог бы внятно объяснить, что заставляет его самого оставаться здесь. Будучи не в состоянии ясно сформулировать мотивы своего поведения, он смутно ощущал, что его преданность помогает Делани бороться со смертью. Джек чувствовал, что, пока он, здесь, Морис не умрет. Он не сомневался в том, что при первой же возможности Делани позовет его, даст какие-то указания. Джек знал, что скоро он понадобится Морису для связи с внешним миром. Пока эта связь не была установлена, Джек не мог уехать отсюда.

Остальные люди, наверно, понимали, что своим присутствием они никак не помогают Делани, но никто не заговаривал об этом вслух. Они по очереди сидели на двух деревянных стульях, поставленных санитаркой в конце коридора возле окна.

Доктор сообщил, что состояние Делани не более тяжелое, чем можно ожидать при подобных обстоятельствах, но принимать посетителей ему нельзя. Врач сказал об этом по-итальянски для Тачино и Тассети, а потом повторил фразу на безукоризненном английском для Джека и Холта. Доктор имел привычку говорить шепотом, отчего произносимые им слова наполнялись зловещим тайным смыслом, а его собеседникам приходилось напрягать слух. К одиннадцати часам вечера врач начал действовать Джеку на нервы.

Тачино и Тассети беспокойно мерили шагами коридор, каблуки их туфель стучали по каменному полу; они весь вечер что-то тихо, взволнованно обсуждали. Иногда тон их беседы повышался; Джеку казалось, что они продолжают давний нескончаемый спор, который периодически стихал после каждых пятидесяти очередных реплик, потом разгорался вновь.

Холт спокойно стоял у окна; на губах его застыла еле заметная улыбка. Сомбреро, аккуратно повешенное на вентиль отопления, выглядело как кусочек Оклахомы, невесть как занесенный в римскую больницу.

Я беседовал с доктором, – сказал Холт, – и у меня сложилось мнение, что Морис не умрет. Врач, конечно, ничего не обещал. Они никогда не дают таких обещаний, чтобы в случае смерти пациента не оказаться в затруднительном положении, и тут я их понимаю. Но некоторые из моих друзей-нефтедобытчиков пережили подобное несчастье. Переутомление… Это послужило одной из причин, заставивших Маму настоять на том, чтобы мы проводили половину года в Европе. Если жизнь приносит тебе радость, не стоит загонять себя работой в гроб, верно, Джек?

– Да, – согласился Джек.

– Однако Морис меня удивил, – сказал Холт и покачал головой; на его седых волосах сохранился ровный след от шляпы. – В нем было столько жизненных сил. Он, конечно, много работал, но, думаю, тут сыграло роль нечто иное. У меня есть одна гипотеза, Джек… —

Он замялся.

– Вы позволите мне сказать честно?

– Разумеется.

– Я знаю, что Морис – ваш старый друг. Смею надеяться, и мой тоже. Я горжусь этой дружбой, – серьезно произнес Холт. – Я говорю сейчас как его друг. Не хочу, чтобы вы подумали, будто я осуждаю или критикую больного человека за его спиной. Джек, я заметил, что Морис непомерно честолюбив. Я прав? Или мой вывод несправедлив?

– Нет, – произнес Джек, – вы правы.

Сейчас его честолюбие не удовлетворено, – сказал Холт. – Это способно оказать пагубное воздействие на сердце, верно?

– Думаю, да, – согласился Джек.

Холт спокойно посмотрел в окно, за которым моросил мелкий дождь и блестели в темном безветрии пальмы.

– Почему-то раньше, – сказал Холт, – до моего приезда сюда, мне никогда не приходило в голову, что в Риме идут дожди.

Он откашлялся.

– Другой особенностью Мориса является то – и опять, не воспринимайте это как критику в его адрес, – что он не ведет нормальную семейную жизнь.

Джек улыбнулся, отметив ту деликатность, с какой нефтедобытчик говорил о другом человеке.

– Если честолюбие человека не удовлетворено, – продолжал Холт, не отводя взгляда от окна, – и он не сдается, продолжая вести борьбу, как Морис, – учтите, я восхищаюсь им за это – и если в то же время у него дома напряженная обстановка, он не находит там покоя, неизбежно где-то между пятьюдесятью и шестьюдесятью годами происходит срыв. Мне повезло, – добавил он. – Встретив Маму, я понял, что никогда больше не посмотрю на другую женщину – ну, вы понимаете, что я имею в виду. Морис не был столь удачлив, да, Джек?

– Он замечал других женщин, – сказал Джек. – Если вы считаете это невезеньем.

– И все же, – произнес Холт, – он не умрет. У меня чутье на такие вещи. Однажды я вошел в комнату и увидел человека, казавшегося совершенно здоровым, только что успешно прошедшего медицинское обследование для оформления страховки; оставшись наедине с Мамой, я сказал ей: «Его похоронят в этом году». И я оказался прав.

Посмотри на меня, миллионер, повнимательней, хотелось сказать Джеку. Что ты думаешь обо мне? Что скажешь своей Маме в тиши спальни?

– Я не испытываю дурного предчувствия в отношении Мориса Делани, – сообщил Холт, – и, когда меня пустят к нему, я скажу ему об этом. Более того, я объявлю ему о том, что контракт будет заключен. Я финансирую три его следующие картины.