Две повести. Терунешь. Аска Мариам

У меня есть и знакомые. Нердко ко мн заходятъ въ гости полковники и генералы. Я угощаю ихъ чаемъ съ печеньемъ, и мы бесдуемъ о политик. Два французскихъ негоцiанта, мои конкуренты, тоже не брезгаютъ моимъ хлбомъ-солью. Особенно толстякъ Савурэ, десятый годъ торгующiй въ Аддисъ-Абеб, любитъ зайти ко мн поболтать. Время летитъ незамтно, капиталы прiумножаются, а вмст съ тмъ увеличиваются и шансы вернуться на родину. Дай-то Богъ!..

III

Однажды день выдался на рдкость жаркiй. Ни втерка, ни струи какой-нибудь прохладной, чтобы облегчить изнемогающее тло. Савурэ и знатный абиссинецъ Ато-Абарра сидятъ у меня за прилавкомъ, и мы допиваемъ третiй самоваръ. Потъ льетъ съ меня градомъ, мои гости тоже порядкомъ упарились.

— Э-эхъ, московъ! — дружелюбно хлопая меня по плечу, говорить сухой и темный, съ красивой черной бородкой Абарра: — все хорошо у тебя, а только некому хозяйствомъ твоимъ править. Тэчь у тебя плохъ, инжира суховата. Надо теб жениться!

Это предложенiе приводитъ Савурэ въ необыкновенный восторгъ.

Его полное лицо покрывается тысячью мелкихъ морщинь, а маленькiе глазки совершенно сжимаются и становятся узкими и влажными.

— Мосье, мосье! — восклицаетъ онъ, захлебываясь: — femme малькамъ. Харошъ, очень харошъ.[7]

Ему вторить и Абарра. Оба они находятъ мое положенiе весьма комичнымъ, и Абарра начинаетъ мн перечислять тысячи выгодъ, которыя я буду имть, если женюсь.

— Она будетъ печь инжиру… готовить тэчь, бранить слугъ, считать куръ, стирать блье, мазать глиной домъ, толочь зерно, ткать пряжу, чистить ружья … она будетъ любить тебя….

— О-о-о-э, — взвизгиваетъ Савурэ: — она будетъ любить тебя. Малькамъ! Очень харошъ!

— Ты возьмешь молодую абиссинку изъ хорошаго дома, и ты станешь совсмъ абиссинцемъ.

— Совершеннымъ абиссинцемъ, — повторяетъ Савурэ и протягиваетъ къ самовару свой допитый стаканъ.

Я наливаю ему, себ и Абарра чаю, подливаю сквернаго, пахучаго англiйскаго рома, и мы на нкоторое время погружаемся въ молчаливое созерцанiе полныхъ стакановъ. Въ моей лавк температура становится невозможной, но на воздух еще хуже, паритъ и ломитъ вс кости отъ жары. Я ложусь на скамь, покрытой шкурой леопарда, моему примру слдуютъ и гости. Ромъ, котораго въ избытк хватилъ Абарра, клонитъ его ко сну, и онъ клюетъ носомъ. Савурэ мурлычетъ какую-то псню по-французски, а я размышляю…..

Абиссинки и галласски, вс т женщины, которыхъ я видлъ на пути отъ Харара до Аддисъ-Абебы, сомалiйки и данакили пустыни, мелькаютъ передо много, то полными обнаженными, черными, какъ эбеновое дерево, торсами, то худыми костистыми плечами, выдающимися изъ-подъ грязныхъ тряпокъ, то пестрыми платками и шалями, бусами и кольцами, и темными выразительными глазами. Сквозь эту вереницу черныхъ и коричневыхъ лицъ встаетъ на секунду блдное, грустное личико моей Ани съ простыми синими глазами, въ которыхъ свтится безысходная тоска и грусть, встаетъ и заслоняется туманной дымкой пространства: морей, ркъ и горъ, отдляющихъ меня отъ Россiи. Я пытаюсь возобновить въ памяти вс т хребты, которые мн пришлось перевалить, и путаюсь въ самомъ начал. И снова темныя женщины окружаютъ меня.

Я смотрю на дремлющаго Савурэ, на спящаго во всю Абарра, смотрю на свою лавку, на просторную комнату сзади нея, и мн начинаетъ казаться, что жениться на абиссинк было бы не дурно. Я гоню эту мысль, но она не уходитъ отъ меня, и я не могу уже отъ нея отдлаться.

IV

Выла суббота. На аддисъ-абебскомъ базар — «габай«, собралось тысячъ до пяти народа.

На обширномъ склон холма, вершина котораго была занята магазинами негуса, окруженными частоколомъ, торговцы и торговки разложили свой товаръ. На вышк сидлъ начальникъ, «шумъ» базара, и наблюдалъ за порядкомъ. Оставивъ мула внизу у моего прiятеля Савурэ, я вдвоемъ со слугою толкался среди темной толпы, покрывавшей площадь. Торговцы разложили свой товаръ прямо на земл. Тутъ были и громадныя груды готовыхъ блиновъ инжиры, наложенныя на круглыя соломенныя корзиночки, и красный перецъ, натолченный мелкимъ порошкомъ, и зерна дурры, и мука, и куски каменной соли, обточенной брусками и употребляемой вмсто денегъ, и пузатыя гомбы съ тэчемъ и листья хмельнаго «геша», и головки чеснока и доски толщиною въ четыре дюйма, и жерди, и бамбукъ, и сахарный тростникъ, и солома, и ячмень, и даже верблюжiй пометъ, употребляемый вмсто топлива. Тутъ продавали муловъ, и покупатели катались на нихъ взадъ и впередъ, пробуя ихъ проздъ или съ криками пуская вскачь. Тамъ кавалеристы въ блыхъ плащахъ, размахивая ногами и хлопая локтями, скакали, выхваляя силу и рзвость своихъ коней. Крикъ, гомонъ, споры, абиссинская рчь, перемшанная съ гортаннымъ говоромъ галласовъ, криками сомалей-полицейскихъ, прогуливающихся среди толпы въ синихъ итальянскихъ плащахъ, и возгласами худыхъ скелетообразныхъ данакилей, разлегшихся возл каравана верблюдовъ, вытянувшихъ свои, морды наполняли площадь.