Две птицы на снегу

И вообще, если обернуться назад и сравнить, феникс из них всех самый приличный. Причем даже если не брать в расчет его «начинку», а ограничиться видимым образом. Обаятельный шалопай, дворовый хулиган, колобродящий не от злости или жажды наживы, а просто потому, что некуда деть уйму бурлящей энергии и свободного времени.

С кем-то везло и она расставалась легко, даже вполне дружески. С кем-то… Все рекорды побил прошлый партнер, который оказался редчайшей мразью. Из отношений с ним Лета выдралась буквально чудом и кровью, как зверь из капкана, отгрызший себе лапу. Хитрый, хороший психолог, жестокий и хладнокровный домашний тиран, он никогда не распускал рук, но словом мог ударить так, что не сразу оправишься. Красивый высокий блондин с обаятельной улыбкой. Именно его ей внешне напоминал Остан.

Лету спасла любовь к работе. Что-то он неправильно просчитал, что-то недооценил, но, когда начал давить, чтобы она оставила работу – Лета оставила его. Из какого кошмара вырвалась, она поняла уже гораздо позже, когда слегка отошла от потрясения и оправилась от выгорания, почти кварту прожив в Синем лепестке среди венгов. Ей нравилась культура этих крылатых созданий воздуха, а они, в свою очередь, с большим пиететом относились к гостье, второй ипостасью которой была ирия – местная птица счастья.

И Яр, наверное, сам до конца не понимал, насколько точно высказался на ее счет, говоря о лжи и радости в ее жизни. Летана действительно врала, про семью – тоже. Нет, она поддерживала с родственниками спокойные, ровные отношения, с братьями даже не лишенные теплоты, и в светских кругах второй брак и вторую семью Горского считали идеальной. Никаких скандалов, порядочные родители, достойные дети…

На банальную драматическую историю детства, не считая предательства родной матери, Летана пожаловаться не могла. Мачеха оказалась неплохой женщиной, никогда не обижала и не упрекала Летану, относилась к ней с искренним сочувствием и участием. «Бедная девочка, которой каждый день приходится бороться с такой ужасной наследственностью», – как-то так мачеха формулировала свое отношение. Не в попытке уколоть, Лета прекрасно это знала, потому что сердилась та скорее на собственного мужа, который не смог подобрать для девочки нормальную мать, а пал жертвой пустого обаяния ирии.

Проблема в том, что мачеха по природе своей была очень спокойной, сдержанной и эмоционально холодной особой, которая просто не умела делиться душевным теплом. Просто не понимала, как это делается, кому и зачем это надо. В рамках этикета она чувствовала себя легко и уверенно, словно рыба в воде. Как и отец. Лета гадала, как отец умудрился связаться с ее матерью, но не спрашивала его даже в детстве: не простила матери предательства.

Так что отношения в семье были хорошими, ровными, но – пустыми. Лета, например, не жаловалась им на неудачный роман и болезненное расставание, которые довели до выгорания: ее драмы не поняли бы. Не со зла, просто – такие люди.

Из унылой задумчивости Лету вырвал феникс, который вдруг взял ее за локоть и куда-то потянул:

– Идем!

– Куда? – растерялась Лета.

– Доброе утро! – рассмеялся он. – Так и понял, что ты спишь с открытыми глазами. Ты куда? Нет, не на выход, на сцену, люди ждут.

– Что?! Какую… Ты что… Ты с ума… – Лета уперлась, когда они встали, и попыталась освободить руку из цепких пальцев. Вокруг негромко гудели голоса, и на них поглядывали, но вроде бы не все и не таращились. Это мало спасало, потому что – пока.

– Петь, Лета, петь.

– Но я…

– Я довольно плохо запоминаю людей, но очень хорошо запоминаю звуки и голоса. И я прекрасно помню, что ты хорошо поешь. Идем. Будешь упорствовать, я сейчас всем скажу, что без тебя петь не буду. Хочешь, чтобы тебя всем составом уговаривали? Давай-давай, шустрее…

– Та-ак, происходит что-то загадочное, – чей-то насмешливый голос перекрыл разговоры, когда Яр буквально подтащил свою спутницу к сцене, второй рукой держа гитару за гриф. – Никак ты себе даму сердца нашел?

– О-о, вот это номер!

– Вольнов, ты жениться собрался?

– Точно, предложение делать!

Феникс тем временем подвинул уже знакомый стул и едва ли не силой усадил на него бледную и перепуганную Летану, щеки которой отчаянно пламенели румянцем, а пальцы дрожали.

– Яр, я тебя убью, – выдохнула она.

– Не убьешь, я сильнее и быстрее, – отмахнулся он.

– Я не буду…

– Сейчас поцелую, – весело пригрозил Яроплет, пристроил ногу на краешек стула позади напряженно сжавшейся Горской, а гитару – на свое бедро. И принялся перебирать струны, подстраивая инструмент – или, скорее, делая вид. – Ты любишь петь. И умеешь, я уверен, всяко не хуже меня. А я тебе потом кое-что забавное расскажу.

– Яр! Творец, я же никогда… Тут ведь люди…

– Да плюнь на них, что они тебе? На меня смотри.

– Лучше не надо, – проворчала Лета, сверля взглядом колено мужчины: оно было близко, молчало и не смотрело в ответ – прекрасный объект для концентрации.

– Почему?

– Могу не сдержаться. Мне слишком хочется тебя убить!