Две Ревекки

Опять, отступивши было при виде таких реальных, жизнерадостных Яхонтовых, странное, полусонное волнение овладело Травиным и перенесло в запутанную историю, где барахтались и Стремин, и онкель Сименс, и покойная Елизавета Казимировна, и обе Ревекки, временами сливаясь в одну, и сам он. Даже на Анну Петровну ложилась какая-то таинственная и неприятная тень всякий раз, как Травин думал о ней в связи с остальными персонажами. Это был ни романтизм, ни романизм, а просто темная (во всех смыслах) история, вроде участия в шантаже или кинематографическом ограблении[7]. Ему был так неприятен этот оттенок, что всегда было отрадно встретить Анну Петровну или ее отца, даже попросту в реальной и жизненной обстановке. Сегодня особенно ему этого хотелось, но он привык подчиняться желаниям и даже капризам, если бы они были, Анны Петровны.

Действительно, генерал был очень благодушен, много и долго пил чай, вспоминал какие-то случаи, не замечая, как переглядываются между собою его дочь и Травин. Наконец даже он заметил их нетерпение и, забрав с собою последний стакан, отправился к себе в кабинет раскладывать пасьянс.

— Пойдемте! — сразу сказала Анна Петровна и решительно встала. Только когда они вошли в комнату, опустив занавески, зажегши свет и усадив Павла Михайловича в темный угол, она начала, опять как-то прямо, без всякого предварения:

— Вы, Павлуша, ничего не делаете из того, о чем я вас просила. Будто вы меня совсем не любите. Я вам говорила и повторяю еще раз, что для меня это дело большой важности, исключительной, а между тем это смешно, но я знаю больше, чем вы.

Говорила она тоном выговора, при последних словах даже остановилась перед Травиным, будто ожидая, что он может ответить. Тот пробормотал смущенно:

— Я не знаю, Анна Петровна… я исполнял ваше порученье… но там отношения так сложны, что, право, я не знаю даже, как вам это все передать…

— Ничего нет сложного… это все вы сами крутите. Известно ли вам, между тем, что Стремин на днях уезжает с Ревеккой в Финляндию, вместе. Это вы проглядели, следя «таинственную связь событий»…

Анна Петровна была в гневе и, уже не сдерживая себя, не стеснялась в выражениях. Бегая по комнате, она повторяла, уже не обращаясь к Павлу Михайловичу:

— Это будет полный скандал, открытый! Но, может быть, ей только этого и нужно, вашей авантюристке! Но я не допущу этого, не допущу!

Она еще раз повторила это «не допущу», словно желая самое себя убедить в непреклонности этого решения. Остановившись, она задумалась, потом начала совсем другим тоном, убедительным и страстным, вполголоса, — и опять представилась Травину не как противоположение всей этой странной истории и действующим в ней лицам, а также участницей, ничем от других не отличающейся. Она говорила:

— Может быть, вы думаете, Павлуша, что я не ценю вашей любви ко мне? Я очень ее понимаю, благодарна вам за это чувство и сама люблю вас. Конечно, это не страсть с моей стороны… но что же делать? Делаешь, что можешь… И потом… вы сами не знаете, какую силу вы там имеете. Силу и влияние огромные. Вы можете очень многое сделать, помочь мне. Пусть это безрассудно, пусть не умно, пусть даже унизительно для меня, но это должно произойти и произойдет именно через вас, через милого, доброго Павлушу, которого я так люблю и который мне не откажет… Правда? Правда?..

Анна Петровна обнимала Травина, стараясь заглянуть ему в глаза, которые он держал опущенными. Ему были непонятны и неприятны эти ласки, будто они относились совсем к другому. Она, казалось, не замечала этого и продолжала к нему прижиматься или, вернее, прижимать его к своей суховатой, горячей груди. Наконец, наполовину освободившись от ее объятий, Травин спросил треснувшим, чужим голосом:

— Что я должен сделать?

Звуки его слов как бы образумили Анну Петровну. Быстро отойдя от него, она закрыла лицо руками и, став у окна, долго молчала. Потом проговорила деловито, будто и не она только что не помнила себя:

— Вы должны сделать, чтобы Ревекка (она с видимым трудом выговаривала это имя), чтобы Ревекка вас полюбила.

Павел Михайлович молча пожал плечами. Глаза Яхонтовой вспыхнули, и она гневно вскричала:

— Вы стали удивительно несговорчивы!

Моментально погасла и уныло продолжала, словно безо всякого интереса:

— Я бы хотела видеть ее, говорить с нею.

— Это очень легко устроить. Вы можете зайти ко мне; надеюсь, что это никому не покажется предосудительным.

— И я тоже надеюсь!

Травин покраснел, но сдержался и продолжал, после минутной паузы, спокойно:

— Я узнаю, когда Ревекка Семеновна будет дома, и извещу вас.

— Так и сделайте! Я вам буду очень признательна!

Анна Петровна говорила безучастно и слегка надменно. Травин посмотрел на нее пристально и, удивляясь своей смелости, просто сказал ей:

— Ведь вы совсем не любите этого Стремина, Анна Петровна. Это вопрос самолюбия, и я совершенно не понимаю, зачем вы все это делаете.

Лицо Яхонтовой передернулось, и она ответила совсем уже неприязненно:

— Не хотите ли вы сказать, что было бы понятнее и естественнее, если бы я любила вас вместо Стремина?