Две Ревекки

— Трогательное признание! — пробормотала Ревекка и улыбнулась, но эта улыбка была уже последним отблеском самообладания и развязности. Она замолкла, плотнее закуталась в свой букетный платок и, словно ослабев всем телом, покорно произнесла:

— Я слушаю. В чем дело?

Ее внезапная беспомощность, такая быстрая, такая беспричинная (действительно: достаточно окрика, возвышения голоса), пробудила в Павле Михайловиче жалость и вместе с тем уверенность, что именно теперь при ее слабости ему удастся всё узнать: все тайны, все нити, так странно их связующие. Он бросился к креслу и, умоляюще сложив руки, заговорил:

— Откройтесь мне! Вы не можете себе представить, как это мучит меня, эта неизвестность и это совпадение. Я все время будто стукаюсь головой об стену, и это не может так продолжаться. Лев Карлович мог бы объяснить мне все это, но я не знаю, насколько можно доверять его словам, тем более что вы сами мне говорили, меня предупреждали!..

Ревекка опять затянулась шалью, глубже ушла в кресло и уныло проговорила:

— Что вы хотите знать?

— Какую связь вы имеете с Елизаветой Штабель и ее родственницей?

— Я в первый раз слышу эти имена. Расскажите мне про этих женщин.

Несмотря на лунатический или несколько спиритический голос девушки, в ее словах все-таки слышался приказ, которого невозможно было не исполнить. Отчасти от этого, отчасти желая точно знать, Травин начал рассказывать свою давнюю историю с Елизаветой Казимировной и той, умершей Ревеккой. Живая слушала словно в полусне, и когда Павел Михайлович, сам увлеченный, кончил свое не очень краткое повествование, произнесла задумчиво, но уже почти без странности:

— Имена имеют большое влияние. Верить этому, конечно, несправедливый предрассудок, но это верно!

Опять задумалась, потом, вспомнив, спросила:

— Она ведь умерла, та девушка?

— Да, как я вам сказывал.

— Странно, очень странно. И умерла для вашего счастья? Это очень красиво, может быть, слишком… Но что же? Иногда и прекрасные поступки бывают красивыми. Редко только… Я сейчас очень устала, но чувствую, что тоже могла бы… сделать что-нибудь… ну, умереть там, что ли? Mourir un peu, как у Верлэна[6], для того, кого любила бы… Только я никого не люблю…

— А Стремина?

Ревекка рассмеялась, сделавшись вдруг похожей на своего дядю.

— Это совсем другое. Это игра. Кажется, неудачная для меня. Он иногда меня пугает, а чаще скучно… Я все жду, когда он меня поколотит, а он, кажется, того же ожидает с моей стороны… Я ведь не добрая, хоть и готова умереть, и часто не люблю людей, которых и в глаза не видала. Я дочь генерала Яхонтова не люблю. Это не ревность, а просто она мне представляется претенциозной и глупой… вроде героинь Mapлит… А имена… имена имеют большое влияние… Спасибо за вашу историю о Ревекке… Годится к сведению…

Девушка широко открыла глаза и, внимательно глядя в совсем уже дневное окно, повторила:

— К сведению… к печальному сведению!

— Вам холодно, Ревекка Семеновна?

— Мне? Нет… я устала.

— Я вас никогда такой не видел.

— Вы и вообще-то видите меня в первый раз.

— Верно.

Помолчав, Травин сказал нерешительно:

— Вот вы говорите, что никого не любите, а Стремин и вызывал меня специально, чтобы открыть, что вы влюблены в одного человека.

— Не в вас ли?

— Раз вы спрашиваете, я отвечу. В меня.

— И вы этому верите?

— Не очень.

— Слава Богу.

Девушка поднялась, но тотчас оперлась о стол, словно нога у нее повернулась. Поморщась, она проговорила:

— Это все — офицерский вздор. Важно совсем не это, вы это отлично понимаете. Ну, спокойной ночи.

Потом добавила:

— Правда, что мне очень подходит это имя: Ревекка?

Глава 6

Павел Михайлович подходил к дому, где жили Яхонтовы, как раз в ту минуту, когда к подъезду подъехали генерал и Анна Петровна. По-видимому, они катались, такой беспечный, праздный был у них вид. Травину редко случалось видеть Яхонтову на улице, и он еще раз с восторгом и влюбленностью заметил, как она красива. Широкий лиловый вуаль делал розовее и нежнее ее лицо, движения, слишком резкие в комнатах, на воздухе казались только определенными и не вялыми. Даже выскочила она из экипажа (генерал по солидности предпочитал лошадей автомобилям) с твердою легкостью и, пожав руку Павлу Михайловичу, не выпускала ее, покуда отец отдавал распоряжения кучеру.

— Вы к нам? — спросила она вполголоса и любезно, но немного строго.

— Да, я собирался зайти к вам, если не помешаю.

— Какие глупости! Когда же вы мешали? А сегодня мне было даже необходимо, чтобы вы пришли. Мне очень нужно поговорить с вами, спросить вас кое о чем. После чая вы не убегайте, хотя папа сегодня очень в духе и будет, вероятно, долго болтать.