Две русских народности

Российское государство невозможно без самодержавия, а самодержавие невозможно при свободе мысли и слова. Вместе с Хомяковым вы желаете свободы мнения и сомнения. Но прежде чем эта свобода дана – вы уже ополчаетесь на тех, которые не в силах возражать вам. Вот вы приводите спор с поклонниками Фейербаха и Бюхнера и указываете на «Современник», который проводит их учение. Но иное дело проводить, иное дело открыто спорить. Вы с вашим христианским православным воззрением имеете изъясняться прямо, смело, вразумительно. А Чернышевский должен будет пред вами лавировать, увертываться… Для вас доступно всякое оружие, для него – нет! Если же вы начнете развертывать все папильотки, в которые завито то, что подается им почтеннейшей публике, то результат выйдет тот, что Чернышевского посадят в крепость либо сошлют в Вятку, как проповедника безбожия, социализма, революции, а вам дадут орден за разоблачение зловредного учения.

Я высказал одобрение – если бы «Русское Слово» писало по-великорусски, тогда как «Национальная бестактность» этого не говорит. Дело в том, что я не признаю законом, чтоб человек непременно писал на таком-то, а не на другом языке. Напиши он о Малороссии хоть на Итальянском… Что же?

Это дело его вкуса; нравится ему итальянский язык – пусть себе и пишет на нем с Богом. Пусть бы и галичане писали по-великорусски, если им это нравится, но галичане не пишут и не думают писать по-великорусски: иначе для чего они перевели мою статью, писанную по-великорусски, на свой тарабарский? Конечно, их добрая воля создавать себе и тарабарский язык, но наша добрая воля заложить себе уши от его мелодических звуков. Я вовсе не признаю законом, чтоб малороссы не писали по-великорусски, напротив, если они не захотят взять в руки малороссийских книг – я не поставлю им этого в вину. Значит, жизнь того требует. Не виноваты те, которые по убеждению хотят развития малорусского языка, не виноваты те, которые не хотят читать того, что пишется на этом языке. Но пока – малороссийская письменность растет и круг читателей увеличивается. Следовательно, есть потребность, и несправедливо вооружаться против права на свободное существование малорусской литературы. Говоря, что ее появление противно истории и жизни, вы сами себе противоречите, изъявив опасение, что Гоголь, если бы жив был теперь, склонился бы на убеждения Кулиша и компании и стал бы писать по-южнорусски и вы бы не увидали «Мертвых душ». Стало быть, вы признаете в мысли создания южнорусской литературы великую силу, когда предполагаете, что такой талант, как Гоголь, мог отдаться этой мысли! Я сам думаю, что если бы Гоголь был жив теперь, то, верно, свои повести, напечатанные в «Вечерах», написал бы по-южнорусски и, конечно, упрочив себя наперед лучшим запасом знания народности. Но это ничуть не помешало бы ему писать «Мертвые души», которые и не могут быть написаны по-южнорусски.

Мне кажется, что вы несправедливы к студентам. Вы соглашаетесь со «Светочем», что они не уважают науки. Нет, они уважают науку, уважают ее даже и те, которые в ней слабы по недостатку способностей или прилежания. Разумеется, в семье не без урода, но о всей массе так отзываться несправедливо. Аудитории наши постоянно были наполнены – чему приписать это, как не уважению к науке и участию в ней? Ведь лекции скучно слушать; для забавы не пойдут – особенно двадцать, сорок раз. Весной мне пришлось экзаменовать окончивших курс в Историко-филологическом факультете: из сорока двух я одному только сделал снисхождение, потому что он был недавно болен тифом. Прочие получили полные баллы по достоинству. Волнения их не без цели, у них была цель, также показывающая уважение к науке. Их возмутило преграждение пути бедным к образованию.