Две русских народности

В Галиции я был. Нужно иметь каменное или польское, но не малорусское сердце, чтоб не сочувствовать стремлениям народа, который, страданиями своими, выработался до потребности ограничить свое племенное самолюбие, потопить узкий племенной эгоизм в эгоизме всерусского народа, созданного из разных русских племен историей. А вы его потчуете племенными особенностями! Вполне, разумеется, сочувствуя этому стремлению галицкого народа, могу ли я быть равнодушен к статье «Современника», идущей наперекор тенденциям, которые я признаю за истинные, смущающей бедный народ, да еще выдающей себя за голос России? Будь эта статья подписана поляком, появись она в польском журнале, появись даже в «Основе», значение ее было бы другое. Но допустить, чтобы голос польский самозвано, исподтишка, прикидывался русским и морочил опасным морочением целый народ, нам сочувственный, – допустить это было бы величайшею низостью для всякого истинного русского.

Что касается до Польши, то мое мнение и желание было и есть, чтобы правительство вывело все войска и все русские начальства из Царства Польского, предоставив полякам ведаться самим с собою. Я не думаю, чтоб уроки Истории послужили им в пользу; но этот урок был бы самый убедительный. Впрочем, разумеется, кроме Царства Польского, я бы не дал им ни пяди русской земли. Для этого надо было бы определить границы. Мне хотелось давно поднять этот вопрос в литературе и совершить таким образом в литературе полюбовное с поляками размежевание. Еще бы лучше спросить ваших малороссов (народ), хотят ли они быть под ляхами? Не угодно ли произвести suffrage universel в Галиции?

Я не вызываю международную вражду, а, напротив, предостерегаю от нее. Требование Киева и пр. я считаю безумным; следовательно, все требующие Киева заслуживают название безумных. Вы попрекаете мне, что я с этим словом обратился ко всей нации, т. е. вы хотите сказать, что не все поляки разделяют это безумное требование. Очень рад это слышать от вас; но в таком случае только безумствующие и обидятся этим названием, а прочие хорошо поймут, что к ним оно не относится. Вы не хотели заметить, что я браню поляков за то, что они портят сами свое правое дело неумеренными притязаниями.

Итак, вот мои убеждения, которые я высказывал изустно, буду высказывать и печатно. Упрекать меня в угодливости власти могут только поляки, которые большей частью прибегают ко всякой лжи, клевете и прочим подлостям, как к обыкновенному своему оружию. Когда Герцен в 1858 году, кажется, печатал в «Колоколе» свои письма к полякам и отстаивал против них Киев и другие русские области, то мне самому поляки говорили, что он подкуплен русским правительством и находится в тайной переписке с Императрицей! Если же и ваши малороссы прибегают к такой же уловке относительно меня, то, значит, они сильно ополячились.

Такие пошлости меня не остановят, точно так, как и вам все эти соображения не помешали написать статью Niema Rusi. Ведь нельзя же было отвечать полякам на вашу статью в России печатно. Зачем же вы били лежачих? Вы скажете – вы возражали. Да и я возражал. Вы скажете – поляки могли отвечать за границей. Пусть и мне отвечают. Я бы ничего так не желал, как чтоб позволили полякам безнаказанно возражать мне в России. Под статьей Кояловича я даже прошу об этом и предложил даже печатать анонимные возражения; но цензура это слово вычеркнула.

Как скоро статья «Национальная бестактность» была напечатана по-русски, в России, в русском журнале, то, стало быть, – спор открыт, и возражать на нее можно. Если же автор статьи, печатая, рассчитывал на то, что возражать будет неловко, что возражателю можно будет зажать рот обвинением в неблагородстве, я не знаю, благородным ли назовете вы этот поступок? Автор швыряет из-за угла в нас камнем и сердится, когда мы вскрикиваем от боли и криком обличаем его проделку! Вероятно, он хотел бы, чтоб мы ему кланялись и улыбались, и позволяли себя бить безнаказанно. Все это напоминает мне обвинение, сделанное Европой России в неблагородстве за то, что она сожгла турецкий флот в Синопе, и требование, чтобы Россия вела только оборонительную войну, а не смела защищаться, предупреждая нападение, и т. п.

Вы не находите противоречия между статьей вашей в «Основе» и статьей «Современника». Да если одну можно было «бить» (по вашему выражению) другою, так как же нет тут противоречия? Своей готовностью подписать статью «Современника» вы ставите меня в совершенное недоумение. Под статьей Niema Rusi я готов подписать свое кацапское имя, но, конечно, не подпишу его под «Национальной бестактностью».

Недавно один из моих приятелей-материалистов приходит ко мне и говорит, что статья Самарина неблагородна, что Бюхнер защищаться не может. Целые журналы на всех страницах с первого до последнего номера проповедуют материализм, и проповедуют с успехом, а возражать им без обвинения лиц – неблагородно!.. Это вроде обвинения за Синопское сражение.