Две сестры

Не знаю, расслышала ли она, поняла ли она, что мы ей отвечали. С ней сделался нервный припадок. Я просидела над ней всю ночь. На следующее утро мой отец, видя, что она не в состоянии ехать, отправился в Париж один, чтобы отдать последний долг своему зятю и привести, насколько окажется возможно, его дела в порядок. Он предоставил мне сообщить бедной Аде трагические подробности смерти ее мужа. Она угадала их сама.

— Он, наверное, убил себя из любви к этой девке, — твердила она.

Ей и в голову не приходило, что Абель мог играть роль в этой драме, а так как газеты не примешали его имя к отчетам, более или менее верным, более или менее сдержанным, которые они сообщили об этом событии, то и я не сочла нужным говорить ей об этом.

В продолжение нескольких дней Ада была не на шутку больна. Она не выражала никакого сожаления, никакой привязанности к памяти своего мужа. В возбуждении лихорадки у нее вырывались даже такие слова и речи, что он над собой совершил суд, что смерть его — счастье для ее детей. Печаль ее приняла форму страха, ей мерещился его окровавленный призрак, она кричала и билась. Но мало-помалу она успокоилась, и когда мой отец вернулся из Парижа, он застал ее унылой и покорной, примеряющей черное платье вместо розового.

Приличия требовали, чтобы мы вели очень уединенный и скромный образ жизни во все время ее траура. Она скоро стала жаловаться на скуку и строить планы для зимы, которая приближалась. Не хоронить же нам было себя на веки, по ее мнению, в этой глуши. Тут мой отец, занимавшийся все время приведением в порядок ее дел, нашел вынужденным объявить ей, что у нее более не остается средств жить на ту широкую ногу, как она привыкла, и что ей придется значительно сократить свои расходы.

— Что за беда? — отвечала она. — Остатков моего состояния совершенно достаточно для моего туалета и для содержания моих детей. Сара, слава Богу, все еще богата, и я не вижу, почему бы ей не иметь в Париже хорошей квартиры с приличным экипажем и не принимать у себя лучшее общество. Она возьмет меня к себе жилицей, я не буду ей ничего стоить, а между тем, буду пользоваться ее благосостоянием.

Делать нечего, надо было признаться ей, что наличное мое состояние вдвое меньше того, что у нее осталось, и что соединенных наших средств не хватит, чтобы вести тот образ жизни, который ей хочется. Она пожелала знать, куда же девалось мое состояние. Правды я ей сказать не могла, гордость ее слишком бы от этого пострадала. Я уверила ее, что разорилась, поместив большую часть своих денег в одно неудавшееся предприятие. Она ужасно рассердилась.

— Однако, я вижу, — заметила она, когда мы остались вдвоем, — что я все-таки наиболее рассудительная и наиболее богатая из нас двух. Я, по крайней мере, не делала глупостей, когда все остальные вокруг меня дурили. Ты слишком любила деньги, моя бедная Сара, и вот ты за это наказана. Ты хотела увеличить свой капитал, пустилась в аферы, и в конце концов ты оказалась более разорена, чем я. Но сделанного не воротишь. Как же нам теперь быть? Не могу же я оставаться на твоей шее с моими детьми, с прислугой и с лошадьми. Я буду платить тебе за свое содержание — это дело решенное. Но поселиться здесь навеки — это свыше моих сил. Я умру с тоски, Сара, а ведь ты же не хочешь, чтобы я умерла?

— Конечно, нет, и у тебя есть, на что жить в свое удовольствие в другом каком-нибудь месте, если ты только будешь благоразумна. Но ехать с тобой в настоящую минуту я не могу — жизнь моя прикована к этому клочку земли, а ты еще слишком молода и, главное, слишком недавно овдовела, чтобы жить в Париже эту зиму одной.

— Тебе хорошо говорить: ты живешь здесь, как тебе хочется, и принимаешь тех, кто тебе нравится. Но если эти личности мне не нравятся — я должна буду выносить их присутствие скрепя сердце?

— Если бы только я знала, дорогое дитя мое, кто тебе нравится и кто тебе не нравится, чего ты и сама подчас хорошенько не знаешь, то я сумела бы окружить тебя людьми по твоему выбору.

— Как будто тут есть из кого выбирать! Ах, Сара, если бы ты меня любила, и если бы ты только захотела, ты могла бы устроиться иначе. Ты продала бы это поместье, в которое ты больше вложила денег, чем оно тебе приносит, и мы уехали бы в Италию. Мне необходима перемена климата, я чувствую, что я вяну…

— Ты толкуешь о продаже имения, как будто это такое дело, которое можно устроить в двадцать четыре часа. По счастью, ты расцвела за последнее время, как роза, и я не верю, чтобы ты была больна.

— Ну да, ты поверишь моей болезни, когда меня больше не будет в живых.

— Дорогое дитя мое! Если окажется, что тебе угрожает болезнь, мы достанем денег во что бы то ни стало. Но так как, по счастью, никакой близкой опасности нет, то имей же терпение, дай отцу окончить ликвидацию твоих дел.

— Хорошо, я буду терпеть, если ты мне, со своей стороны, обещаешь также ликвидировать твои дела, продать Мальгрету и переселиться со мной в какое-нибудь более удобообитаемое место.