Две сестры

Речи m-lle д’Ортоза кружились в моей голове и язвили меня, точно рой пчел. Я углубилась в лес и старалась успокоиться. Я находила, что с моей стороны просто смешно волноваться из-за болтовни женщины, которую, несмотря на ее высокие притязания, не могла же я считать за личность дельную и серьезную. Не была ли эта цель, которую она преследовала, и дерзкая отвага которой меня в первую минуту ошеломила, суетна и ничтожна сама по себе? Чтобы задаться такою целью, нужно было не столько силы ума, сколько странности в его складе. Правда, для того, чтобы привязаться к подобной цели и стремиться к ней так упорно, нужна была действительная сила характера, но что такое сила характера, если она употребляется дурно? Конечно, могло статься, что m-lle д’Ортоза и достигнет своей цели — мы живем в эпоху самых невероятных приключений, и новейшая история открывает широкую дорогу для всевозможных честолюбий. Безумие m-lle д’Ортоза заключалось не в этом; по-моему, она была безумна потому, что искала власти, влияния, блеска, как она выражалась, в том или другом внешнем положении. Мне казалось, что истинное могущество, которое влияет на сердце, на разум, на совесть, не нуждаются ни в какой поддержке со стороны материальной силы. Для достижения такого могущества нужно только работать над собой, стремиться во всем к красоте и истине и распространять их вокруг себя по мере сил своих и возможности. Очевидно, она не умела вглядеться ни в свою собственную жизнь, ни в жизнь других. Она принимала блеск за славу и не понимала даже, в чем заключается истинный блеск той роли, которую она себе предначертала, мечтая только о внешней ее обстановке. Так же мало понимала она, к чему стремится настоящее и что обещает будущее. Она целиком принадлежала прошедшему. Она рвалась вперед, желая примкнуть к могущественной и зловредной семье исторических выскочек. Она делала то же, что делали они все, и что всех их погубило. Она была пропитана всеми предрассудками отживших или отживающих учреждений. Она играла с тенями, она вызывала трагические образы, чуждые страстям настоящего, и драпировалась в мученичество, чтобы не казаться смешной.

Но при всем этом она была не лишена известного рода обаяния. В ее изменчивых глазах загорался подчас огонь, заставлявший предполагать в ней присутствие действительного энтузиазма и непреклонной воли. Если бы я не была ограждена здравыми понятиями, которые с детства успел внушить мне отец, и трезвой сдержанностью, к которой я приучила свой ум, быть может, я и поддалась бы тому влиянию, которое она хотела приобрести надо мной. Как же было голове моей бедной Ады не закружиться? В состоянии ли я буду противодействовать пагубному влиянию на нее этого странного, льстивого и деспотического существа?

Тут начиналось для меня тяжелое раздумье. Действительно ли Ада любит Абеля? Когда m-lle д’Ортоза уверяла меня в этом, говорила ли она под влиянием искреннего заблуждения, или же предательски ставила мне западню? А что, если догадка ее была верна? Напрасно искала я благоприятного для себя выхода — его не оказывалось. Поступить в духе m-lle д’Ортоза, раздуть в душе моей сестры честолюбие, вовлечь ее в блестящую партию, еще более несчастную, быть может, чем первое ее замужество, и сделать все это ради того, чтоб она перестала оспаривать у меня моего жениха — на это я была неспособна. Но не могла я также допустить, чтобы она вышла замуж за человека, профессию которого она презирала, за человека, которого можно было любить только самоотверженной любовью, на какую Ада была неспособна. К тому же, предположив даже, что все эти препятствия будут устранены, оставалось узнать еще, может ли Абель любить мою сестру со своей стороны, а это мне казалось невероятнее, чем когда-либо.

Если цель m-lle д’Ортоза была в том, чтобы внести смущение в мой ум и разбить мое сердце — она могла считать себя вполне удовлетворенной. Я вернулась домой, готовая принять на себя новые жертвы и новые страдания, если понадобится. Быть может, в этом-то и заключалось единственное счастье, на которое я была способна. А между тем, все те вопросы моей жизни, с которыми я только что было успела справиться, возникали опять передо мной, и мне предстояло перерешать их сызнова. Те великие усилия, которых мне стоило примириться с Абелем, какой он был, со всеми увлечениями его характера и со всеми роковыми уклонениями его образа жизни — эти великие усилия, быть может, были напрасны. Если сестра моя непременно захочет, чтобы я от него отказалась, — придется работать над собой в обратном направлении и стараться забыть его. На душе у меня было так тяжело, что я почувствовала потребность насильственно чем-нибудь развлечься, чтобы избавиться, хотя бы на несколько дней, от этого бесплодного болезненного раздумья.