– Вот это, брат, вопрос. Был я унтером. Думал, есть министры, есть генералы, есть образованные люди, а я – человек тёмный, лесной человек, медведя переломать – это я могу. А гаубицы? Для этого у нас командиры были.
– Мне этот спор очень интересен, – сказал м-р Бислей, – это я слышу в первый раз.
– Услышите, вероятно, и в сто первый, – сказал Валерий Михайлович. – Потом на эту же тему люди будут спорить ещё тысячу лет. И через тысячу лет ничего не поймут и ни до чего не договорятся.
– А, по вашему мнению, кто виноват?
– По моему мнению, виновата история.
– Это, конечно, не ответ, историю делают люди.
– Историю делает Господь Бог, – прервал своё молчание отец Паисий, – а путей Божиих нам знать не дано.
Мистер Бислей слегка пожал плечами.
– Может быть, человечество для того и создано, чтобы понять пути Бога, но это уже теология. Мы сейчас с совершенной точностью устанавливаем химический состав звёзд. Мы можем как-то установить и химический состав истории.
– Ты перестань, – огрызнулся Потапыч на какое-то тихое замечание Дуни, – ты это оставь. Я, конечно, на взводе, ну, что ж, приехали на заимку – с заимки надо бежать. Приехали к родителю, а родитель хочет пороть. Так, может быть, было лучше в Лыскове оставаться? Так, вот, я и спрашиваю родителя, так кто же революцию сделал? Конечно, в партии я был…
– А сейчас? – спросил Валерий Михайлович, – то есть, не сейчас, а ещё в Лыскове?
– Вышибли. По пьяному делу. Да ещё и морду набил. Ну, и всякое там. Словом, всё-таки был. Каждому жить хочется. А ходу без партии никакого и никуда. Можно, конечно, медведем в берлоге сидеть, так это тоже до поры до времени, вот и до этой берлоги добираются. Так за что ж, папаша, ещё раз спрашиваю, меня пороть-то? Вот, в этом самом семнадцатом году у вас-то, папаша, хоть гаубица была, у меня – кроме рогатки, никакого оружия. Так я-то тут при чём?
Было довольно очевидно, что никакого ответа Еремей Павлович не мог высосать даже и из бараньей ноги.
– А в тридцать первом пулемёт был?
– Пулемёт, не пулемёт, а винтовка, действительно, была. Ну, изворачивался. Призвали. Там я и в партию попал. И даже безбожные курсы проходил. Ну, и что?
– Вот от безбожия-то всё это и произошло, – сказал отец Паисий.
– Ну, это мне тоже вовсе неизвестно. Я, конечно, по части там постов или попов… ну, это другое дело. Только есть попы, кто против коммунизма, а есть, кто и за коммунизм, даже и епископы, так ведь? В Бога-то я, может, и верю, а только чего Он от меня хочет, понять не могу.
– Пренебрегаешь церковью, потому и понять не можешь.
– Опять же, и церкви-то разные, одна – так, другая – этак. Образованные люди? Так тоже, одни – так, другие – этак, а десятые – и, вовсе, по-десятому. А пришёл, вот, к папаше, а он – пороть. Отлезь, Дунька, вовсе я не пьян, я только на взводе, дай человеку своё сердце выговорить. Вот, тут образованные люди, даже и американцы. И, вот, отец Паисий. А что пьян ли я, или не пьян, так это не ответ. Я и спрашиваю, за что же меня пороть-то?
– По-моему, не за что, – сказал Валерий Михайлович.
– А! – торжествующе воскликнул Потапыч. – И то, уж, слава Богу, прощение, значит, заслужил. А прощать-то меня за что? Оно, конечно, вот, например, Медведева, того я по службе знаю. Вот, папаша говорит, повесить. А я говорю, и повесить его мало. А вдруг, может, и он, вот, вроде меня, сидит и думает: “Вот бы всю эту сволочь перевешать”, – всех, кто сверху над ним сидит.
– Очень интересно, – сказал мистер Бислей. – Скажите, так, как вы, думают многие?
– Кто что думает, дорогой мой мистер, так этого никто не знает. Это только тут, на заимке, можно язык распустить. Вот, Дунька может подтвердить, убивать я не убивал, а воровать приходилось. Ну, там арестовывал, приказано, что поделаешь. Так вот, Дунька подтвердить может, сколько разов я ей говорил: “Вот бы эту сволочь перевешать!” А потом думаю, если бы не пьяное дело, если бы оставался я в партии, вот так, раз за разом, может, тоже вроде Медведева стал бы. Ведь, вот, сколько таких медведевых расстреляно было. Значит, тоже что-то там крутили, кого-то тоже вешать собирались? Так, может, и наш Медведев, вот, придёт к себе домой, надуется водки и зубами скрипит? Почему нет? Молод я был, тоже думал, образованные люди, всякие, там, ораторы, писатели, профессоры, учились, ведь, черт их раздери! Так, может, их вешать и пороть, а не жучкиных и медведевых?
– Вот, это, пожалуй, правильно, – слегка торжествующе заявил Еремей Павлович, – рыба с головы воняет. Я своему Феде сколько раз говорил: “Ты, брат, учись, да только не переучивайся”… А то такому научишься, что на отца доносить побежишь, был, говорят, и такой молодец.