Две старофранцузские повести

Классический и вместе с тем самый ранний (конца XII века) образец этого жанра, повлиявший на все другие романы этого вида,— это роман «Флуар и Бланшефлер», дошедший до нас в двух редакциях. Одна из них, несомненно первоначальная и правильно обозначаемая западными критиками как «аристократическая», полна утонченного и вместе с тем весьма реалистического психологизма, которому целиком подчинена фабула. Это искусство примерно того же уровня, что и артуровские романы Кретьена де Труа. Другая редакция, которую критики называют «народной», является планомерной переработкой первой в смысле ее «опрощения» и усиления внешней, авантюрной занимательности: биографии героев предпослано длинное описание боев между христианами и «язычниками», в результате которых родители Бланшефлер становятся пленниками; вся история совместного воспитания и детской любви героев выпущена; вместо трогательного монолога Флуара на гробнице мнимо умершей Бланшефлер рассказывается, что Флуар, раздевшись донага, бросился в ров со львами, чтобы они его пожрали. Красивый финал, в котором вавилонский султан, тронутый молодостью и силой чувства любящих, пойманных в его гареме, прощает их и отпускает на свободу, заменен таким эпизодом: Флуар спасает Вавилон от осадивших его врагов и этим подвигом заслуживает милость султана.

Если остальные романы этой группы, кроме «Окассена и Николет», не представляют собою ничего интересного, будучи лишь вариациями аристократической редакции «Флуар и Бланшефлер», то «Окассен и Николет» выделяется своей глубокой оригинальностью. Поражает уже самая форма этой повести с необычным ритмом стихов и небывалым чередованием их с прозой, свидетельствующими о возникновении ее в иной социальной среде, нежели рыцарская.

Целый ряд признаков — то, что «Окассен и Николет» дошла до нас только в одной рукописи, отсутствие посвящения знатному покровителю, а также прямых намеков на повесть во всей литературе эпохи, — показывают, что произведение это предназначалось ие для чтения в тесном рыцарском кругу, а для публичной декламации, и считалось литературой «низшего сорта». И потому не случайно мы находим здесь резкие отклонения от рыцарской идеологии, даже прямо антагонистические ей нотки.

Прославление любви, казалось бы, тема придворно-рыцарская. Однако мы тут же встречаем дерзкий вызов самым священным устоям феодально-рыцарского мировоззрения. Влюбленному рыцарю полагается совершать подвиги: Окассен не только не делает этого, но даже отказывается выполнить первейшую обязанность феодала — защищать собственные владения (глава 2)! Больше того, когда ему удается захватить в плен врага, он отпускает его без выкупа, назло жестокому отцу, взяв с пленника клятву, что тот будет всегда стараться вредить графу Гарену (глава 10). Это ли не издевательство над всеми феодальными принципами? В главах 30 и 31 мы находим пародию на феодальные войны. А параллельно — дерзкий выпад по адресу союзники рыцарства, церкви (глава б, где высмеивается католическое учение о рае и аде).

Строго говоря, рыцарей в повести нет: сам Окассен лишь формально принадлежит к ним, другие же представители рыцарского класса играют в рассказе роль статистов. Зато в нем есть живые и выразительные фигуры простолюдинов, пастухов-крестьян, изображенных с поразительным для того времени реализмом и сочувствием (главы 14—15, 18—22 и особенно 24), и в заключение — близкий автору («автобиографический») образ милого жонглера, каким переряжается героиня повести, смелая и умная Николет (главы 38—40).

Судя по языку, повесть окончательно оформилась литературно и была записана в Пикардии или в одном из ближайших районов, на крайнем севере Франции, где особенно интенсивно развивались в эту пору города с их демократической культурой, враждебной феодально-рыцарскому мировоззрению. Большой торговый путь, шедший отсюда через всю страну к Средиземному морю, оканчивался в Бокере. Вместе с торговцами по этой дороге странствовали и жонглеры, один из которых самостоятельно или в сотрудничестве с товарищем и мог обработать эту услышанную на далеком юге историю.

Своему происхождению в передовой, близкой к народному творчеству среде повесть обязана той особенной свежестью, которая ее отливает от других произведений этого же жанра, соединением наивности и скрытого лукавства, глубокой нежности и легкой шутливости в (изображении ее героев.