Две тайны Христа

Невозможно было создание каких-либо объединений при Ироде Великом. Многочисленная и хорошо организованная служба сыска мгновенно донесла бы царю о происходящем, и Ирод пресек бы попытку к структурированию групп людей, независимо от того, какие цели они преследовали. Потребовался специфический интервал времени, с одной стороны, определяемый благодушием зрелого Августа и безразличием Тиберия к событиям в Иудее, а с другой — особенностью управления этой страной Синедрионом и прокуратором, целиком полагавшимися на войска, когда брожением умов готовилось новое вино для человечества. Но ни древние мифы, ни иудейский монотеизм, ни греческий пантеон не имели ничего общего с новыми идеями христианства. Каждая догма, каждый тезис являли собой нечто новое, незаурядное, а их сочетание породило необычный культ, рождение которого очень трудно представить без вмешательства Высшего Разума:

— живой, теплый Бог, вернее, его воплощение, ходил рядом с людьми, преломлял хлеб, пил вино, учил и пророчествовал, исцелял;

— человек после смерти воскрес и перевоплотился в Бога;

— Спаситель принял на себя грехи мира;

— земные страдания открывают путь к небесному блаженству.

Из всех таинств Воскресение было самым чарующим, мистическим и необычным. Мнение Александра Меня и Тристана Ананьеля[50]о том, что после пророчества Даниила иудейские толкователи рассматривали тезис о материальном воскресении, сильно преувеличено.

Беды и нашествия, потрясавшие Израиль и Иудею, прочно на века запали в душу народа, и не было никаких оснований для изменения позиций, изложенных Екклесиастом: «Это-то и худо во всем, что делается под солнцем, что одна участь всем, и сердце сынов человеческих исполнено зла, и безумие в сердце их, в жизни их; а после того они отходят к умершим. Кто находится между живыми, тому есть еще надежда, так как и псу живому лучше, нежели мертвому льву. Живые знают, что умрут, а мертвые ничего не знают, и уже нет им воздаяния, потому что и память о них предана забвению» (Екк. 9:3–5). Пророчество Даниила: «И восстанет в то время Михаил, князь великий, стоящий за сынов народа твоего; и наступит время тяжкое, какого не бывало с тех пор, как существуют люди, до сего времени; но спасутся в это время из народа твоего все, которые найдены будут записанными в книге. И многие из спящих в прахе земли пробудятся, одни для жизни вечной, другие на вечное поругание и посрамление. И разумные будут сиять, как светила на тверди, и обратившие многих к правде — как звезды, вовеки навсегда…» (Дан. 12:1–3) — носило слишком общий характер, никого не устраивало, не вдохновляло и было одним из очень многих, причем не самых популярных сказаний.

Ессейские воззрения о воскресении праведников, возможно, порожденные симбиозом этих пророчеств и гибелью Учителя праведности, носили паллиативный характер, поскольку предусматривали только воскресение души, т. е. делали ее, эту душу, бессмертной — тезис, присущий очень многим религиям.

Наряду с воскресением изначальные греховность и покаяние были весьма привлекательными факторами. Всеобщий грех уравнивал всех и заставлял почувствовать локоть ближнего правых и неправых, богатых и бедных, людей разного интеллектуального уровня, общественного положения, разных верований. Греховность и покаяние, совместно вошедшие в этот вначале утлый челн, очень быстро прочувствовали, что он вполне успешно противостоит различным коллизиям и для его успешного движения по волнам требуется только одно — общность, собрание, коллегиальность. Ибо вовсе не так страшен грех всеобщий и очень-очень сладостно совместное покаяние. И следующим заключительным звеном этой цепи — «грех — покаяние» было то уникальное свойство, которое коренным образом отличало возникшую христианскую религию от материнской — иудейской: это были «покорность, терпение, смирение». Первые два звена являлись как бы ритуальными предпосылками для этого нового качества, так мало оцененного современниками и совершенно не понятого потомками.