Две тайны Христа

Иродиада и ее дочь Саломея — эти две кошки, разгуливающие по дворцу, как и любые кошки, были истинными его хозяйками. Их грация в каждом изгибе тел и в плавных потягиваниях, их бесконечные разговоры одновременно раздражали и возбуждали Антипу. Толстая завеса, прикрывающая выходы на два небольших балкона, часто скрывала пылающее лицо его, когда он смотрел и смотрел на Иродиаду. Затем вожделение бросало его к ней, он входил, говорил несколько малозначащих фраз Саломее и уводил ее мать. Саломея, прошедшая прекрасную дворцовую школу, оставалась серьезной и бесстрастной. За все годы ее жизни во дворце отчима ни разу она ни в чем не дала ему упрекнуть себя. Ни разу усмешка или улыбка не пробегала по ее тонким губам, так похожим на губы ее прабабки Мариамны I. Они уходили — Иродиада и Антипа, — оба серьезные и торжественные. А затем Ирод Антипа бросал ее на ложе, бросал, как любую рабыню, и тогда кошачья грация покидала Иродиаду, и она становилась порывистой и жаркой, как пламя, трепещущее в ночи на болоте, — вечное и неуловимое.

Она поднималась и опускалась, словно Харибда, всасывая в себя Ирода, свою законную добычу, чтобы извергнуть его — скорлупку несчастного корабля, стихией увлеченного не туда, куда надо, и поэтому — обреченного. Потом она уходила на омовение, далекая загадочная улыбка блуждала по ее лицу, опускалась по рукам, груди, животу и пряталась в лоне. Нельзя сказать, что во дворце не было развлечений или интриг, — совсем наоборот: этот кипящий котел из различных племен и народов, смешанных рукой Господнею на маленьком участке земли, держал в тонусе не одного правителя. И распятия иудеев, а их специально распинали перед праздниками в назидание остальным, были развлечением; и варварские греко-римские гладиаторские бои, когда рабы и иудеи, которых римляне приравнивали к рабам, должны были драться с хищниками. И что бы там ни говорили, шансов на победу у людей практически не было, иначе и быть не могло: львы слишком дороги. Были, разумеется, и другие занятия: обсуждение родственников или прокуратора, но Валерий Грат, наместник Иудеи, не был жестоким человеком и не обладал ничем примечательным. Его задачей было спокойствие в провинции, и он блестяще с ней справлялся.

Не отрываясь, смотрели они друг на друга: она — Иродиада, супруга правителя тетрархии, холеная и, кажется, всевластная; она — вышедшая на охоту кошка, лениво потягивающаяся и уже выпустившая когти на той лапе, которая устремилась к добыче, на секунду задержавшись в воздухе; она — страстная и ожидающая. Он, Иоанн Креститель, — бесстрастный, отрешенный. Так повторялось несколько раз. И ни разу Пустынник не отступил от своих принципов, взгляд его был устремлен на Иродиаду, падал на нее и проходил насквозь, не задерживаясь. Это был взгляд человека, привыкшего за годы жизни в пустыне к постоянно волнующемуся морю песка. Песчинкой больше, песчинкой меньше — что она в круговороте мироздания?! Что она для человека, чье назначение было давно известно; для человека, давшего миру Новый Обряд, первым Распознавшего, первым Указавшего на Него и оставшегося в тени. Что ему, бродящему в сумерках по пустыне под руку с Вечностью, что ему до женских чар, пусть даже чар Иродиады — этой блудливой кровосмесительницы, чье гибкое тело славилось во всей Иудее, что ему до этой женщины?! Вечность — его подруга и спутница, казалось, была довольна его постоянством и в награду сулила нечто большее, чем гибкое тело или молчаливый зов Иродиады: она сулила ему пристанище в ряду своих подданных, а свободных мест в этом ряду было очень и очень мало. Пустынник выбрал Вечность — это было его право. Но каждый обязан платить за свой выбор, и судьба очень скоро потребовала с него плату. А в роли мытаря выступила Иродиада. Ее кошачья натура проявилась здесь в полной мере: она прохаживалась по крыше дворца то в одну, то в другую сторону, бросая плотоядный взгляд вниз, туда, где находилась желанная добыча — Пустынник. Однако добыча не давалась в руки — Ирод Антипа упорно молчал, когда Иродиада затевала разговор о Пустыннике. Даже тогда, когда руки его касались самых нежных ее мест и она вся, устремляясь им навстречу, говорила: отдай, отдай мне узника, — это не помогало.