Две великие победы русского флота. Наварин и Синоп

В своем разговоре с Веллингтоном о греческих делах император сравнил между прочим Турцию с неизлечимым больным и спросил мнение герцога: что последует по смерти этого больного человека и как поступить с наследством, которое после него останется.

– Ваше величество, – ответил Веллингтон, выслушав знаменитое сравнение, – вопрос о наследстве было бы легко решить, если бы в Турции было два Константинополя… Что же касается болезни Турции, то нельзя забывать, что она уже четвертый век умирает…

Воцарение императора Николая Павловича составляет эпоху в истории Востока. Еще до создания им этой эпохи юный монарх сумел приобрести славу человека энергического, горячего патриота, верующего в великое призвание России на Востоке, а по всему этому далеко не столь податливого влиянию князя Меттерниха, как в Бозе почивший брат его. На основании этих данных вся европейская дипломатия выражала уверенность, что унаследованный императором Николаем зачаток восточного вопроса неотвратимо выйдет из того периода колебаний, уступок и полумер, которыми ознаменовали его последние годы царствования императора Александра I. Уверенность эта вполне оправдалась. Присутствуя близким зрителем при происходивших событиях, великий князь Николай Павлович успел прийти к вынесенному и ныне Россиею горькому убеждению, что чрезмерная уступчивость лишь ободряет врагов, дает им и время приготовиться к бою, и смелость отважиться на него, а вместе с тем побуждает их и к требованиям беспрестанно возрастающим и, наконец, несовместным с достоинством и интересами уступающего. Вследствие этого убеждения, едва приняв бразды правления, император Николай поспешил дать канувшему в воду восточному вопросу живительный толчок. Ничто лучше не характеризует энергии и деятельности, внушенных лично государем нашей дипломатии при начале этого нового фазиса дела, как следующие строки знаменитого адмирала Эдварда Кодрингтона, главнокомандующего союзными флотами в Наварине[9]: «Русский император долго настаивал на необходимости вмешательства для замирения Греции и Лепанта[10], – писал наваринский победитель, – и когда наконец Каннинг убедился, что Россия скорее одна предпримет что-либо, чем откажется от всякого действия, то он послал герцога Веллингтона в Петербург и подписал апрельский протокол 1826 года, послуживший основанием действительного вмешательства Англии и России и последующего договора 6 июля, обеспечившего содействие Франции».

Действительно, герцог Веллингтон, герой Ватерлоо, был, что называется, persona grata при русском дворе. Самое назначение его служило недвусмысленным намеком на готовность Англии ко всяким уступкам решительному характеру молодого императора, – готовность, которая в самом деле вдруг стала выказываться тогда в политике Англии относительно России. Каннинг, как человек, знавший, чего он хочет и чего он решился избегать, вполне сознавая, что император Всероссийский твердо решился настоять на действительном и прочном обеспечении эллинов против повторения их страшных бедствий, к тому же не считая полезным для Англии противиться русским видам силою оружия, решился на героическое средство, чтобы не дать России взять в свои руки управление судьбами Востока и своим влиянием вытеснить из области восточного вопроса влияние Англии. «Когда Каннинг усвоил себе наконец ту смелую политику, – продолжает адмирал Кодрингтон, – по которой Россия была взята за руку другими державами, решившимися лучше сопровождать ее, чем допустить ее идти особняком, оставалось лишь быстротою действий сокрушить отпор. Один из блистательнейших дипломатов того времени отзывался, что лучшее средство не пускать Россию за пределы договора – держать ее в согласии с Англией»[11].

Нельзя сказать, однако, предвидел ли Каннинг – как далеко пойдет дело, на котором он остановился. Последующие события дают повод сомневаться в том. Во всяком случае, герцог Веллингтон не помышлял, что случится боевое столкновение между Англией и Турцией. Действительно, договор, заключенный в Петербурге 4 апреля (23 марта) 1826 года между Россией и Англией, хотя и выговаривал отправление обоих союзных флотов в Архипелаг, но отнюдь не предвидел для обеих держав возможности какого бы то ни было столкновения с турками: в нем имелось в виду оказание грекам одной лишь дипломатической поддержки с единственною целью прекратить кровопролитие. Этим путем надеялись доставить Греции, под верховенством султана и с утверждения его, избирательное правительство, и освободить греков от совместного жительства с турками.

Чтобы уяснить себе, насколько было сильно впечатление, произведенное на Европу известием о «протоколе», необходимо припомнить тогдашнее общественное настроение.