Две великие победы русского флота. Наварин и Синоп

Введение Аккерманских соглашений, к прямой досаде австрийских дипломатов, не задерживало разрешения дела греческих борцов за освобождение. В сентябре 1826 года Каннинг прибыл в Париж, чтобы привлечь правительство Карла X к англо-русскому союзу, и поездка его привела к довольно удовлетворительной развязке: парижский кабинет выразил согласие действовать заодно с Каннингом на пользу Греции, лишь бы при этом были удовлетворены самолюбие и тщеславие французов; между прочим требовалось, чтобы протокол был обращен в формальный трактат между тремя державами. Ряд новых интриг австрийских дипломатов не помешал Франции открыто присоединиться к Англии и России и, по настойчивому предложению русского кабинета, тройственный договор между названными державами окончательно состоялся в Лондоне 24 июня (6 июля) 1827 года. Этот знаменитый международный акт был подписан русским послом князем Ливеном, французским послом принцем Полиньяком и виконтом Дудлей, британским министром иностранных дел и уполномоченным его британского величества.

«Лондонский договор», как известно, был составлен на основании «петербургского протокола» о предоставлении грекам автономии под верховным покровительством султана; при этом в «добавочной», на первое время секретной, статье трактата было категорически выражено – какие именно меры примут союзники в том случае, «если в течение одного месяца Порта не согласится на предложение посредничества высоких договаривающихся сторон». «Добавочная» статья состояла из четырех параграфов. Первым из них определялось: объявить Порте, что затруднения и бедствия, указанные в трактате, приводят договаривающиеся державы к необходимости принят немедленные меры для сближения с греками и что такое сближение будет произведено установлением торговых сношений, отправлением консульских агентов и принятием таких же агентов со стороны греков, пока у них будут власти, способные поддержать эти сношения. Во втором параграфе указывалось, что если бы в течение одного месяца Порта не приняла предложенного ей перемирия с греками, ей будет объявлено от имени трех держав, что они соберут свои эскадры для воспрепятствования прибытию в Грецию или в Архипелаг турецких и египетских подкреплений и военных снарядов; в таком случае соединение эскадр должно было последовать немедленно, причем договаривающияся державы обещали обращаться с греками как с друзьями, не принимая, однако, участия во враждебных действиях воюющих сторон. Если бы Порта приняла предложение перемирия, а греки отвергли его или, приняв, стали действовать несогласно со своими обязательствами – соединенные эскадры, согласно 3-му параграфу «добавочной» статьи, должны были ограничиться наблюдением за соблюдением перемирия, не принимая, однако, участия в самой войне. Наконец, заключительный параграф определял, что если бы, «вопреки всякому ожиданию», осуществление вышеизложенных мер не заставило Порту принять предложение, или с другой стороны, если бы греки отказались от протокола, – договаривающиеся державы тем не менее будут продолжать преследование своей цели; с тем вместе державы дали своим представителям в Лондоне право: «обсуждать и условиться о последующих мерах, употребление которых могло бы сделаться необходимым».

– Не хочу слушать вашей бумаги, отказываюсь даже принять ее, – резко объявил Рейс-эффенди, когда должно было состояться официальное вручение ноты от имени трех держав.

Делать было нечего: не принятую Диваном ноту оставили на софе… На первый раз в этом и выразилось «вручение» официального документа.

Прошел месяц со времени этого своеобразного «вручения»; посланники, на основании инструкций, снова обратились к турецкому правительству за ответом.

– Определенный, безусловный, окончательный, неизменный, вечный ответ султана состоит в том, что никогда и ни от кого он не примет какого бы то ни было предложения о греках, – раздражительно отозвался Рейс-эффенди.

Предвидеть подобный ответ можно было заранее. Порта уже не раз прислушивалась к такого рода предложениям, и до сих пор она отвечала на них либо презрительным молчанием, либо выражением крайней надменности. Турецкие сановники умели вовремя напоминать дипломатам заявление британского посла на веронском конгрессе, и любили высказывать при удобном случае, что всякое независимое государство имеет, кроме обязательств, налагаемых на него международными трактатами, также и свои собственные, частные, только до него относящиеся дела. Особенно раздражались турецкие сановники против России, утверждая, что после Аккерманского договора мы будто бы не имеем никаких прав на новые притязания, хотя Рибопьер и доказывал, что соглашения в Аккермане не имели и не могли иметь решительно никакого отношения к греческим делам.