Две великие победы русского флота. Наварин и Синоп

Эти знаменательные строки незабвенного монарха служили верным выражением восторга, единодушно овладевшего всем русским народом при получении известия о наваринской победе. Россия предчувствовала, что после вековой борьбы со свирепым угнетателем ее единоверных братьев наконец открывается эра их действительного освобождения, и в упоении восторга она переносила свои братские чувства и на Англию, не пощадившую своей крови для оказания России содействия в геройском совершении святого дела. Те же чувства воодушевляли и все восточное христианство. Увлеченное признательностью, от берегов Савы до мыса Матапана все христианство Балканского полуострова отозвалось восторженными благодарственными приветами, безразлично обращавшимися к трем нациям-освободительницам; и впечатление это было так сильно, так глубоко, что вопреки прискорбной перемене воззрений, принципов и образа действий, по несчастию совершившейся с тех пор в политике западных кабинетов и затормозившей начатое ими вместе с Россией великое дело, – несколько лет спустя, 17 июня 1831 года, по получении известия о кончине адмирала Кодрингтона, палата представителей освобожденной Греции единодушным возгласом постановила следующую резолюцию: «Выразив глубочайшую скорбь о кончине знаменитого филэллина Эдварда Кодрингтона, в знак вечной признательности греческой нации к нему, де Риньи и Гейдену, имена их, с лавровым над ними венком, вырезать на особых скрижалях, имеющих быть поставленными в палате…»[37]

К чему стремится с тех пор завистливая относительно России политика Западной Европы, как не к тому, чтобы оспорить у России ее естественное влияние на христианский Восток! С этой целью и Англия, и Франция жертвовали не раз с тех пор неповинною кровью тысячей своих бесстрашных сынов и миллиардами их трудовых сбережений; с этой же целью позорят они цивилизованную Европу, упрямо обрекая на вечное рабство неисправимо-дикой магометанской орде или на вечную отчаянную борьбу с ее громадными силами, сбегающимися из недр Азии и Африки, – на нескончаемые ее зверства и повальные избиения – кого?.. одноплеменных и единоверных братьев европейцев и христиан, наравне с ними наделенных и потребностью и способностью к духовному, умственному и материальному развитию! Не проще ли, не легче ли, не благороднейшими ли путями была бы достигнута та же самая цель, если бы Англия и Франция продолжали следовать той гениальной политике, на стезю которой поставил их Каннинг, под влиянием обаятельной энергии русского царя?.. И как сильно должно быть в современной Англии непостижимое ослепление туркофильства, если при существующем в ней образе правления, где влиянию общественного мнения на правительство предоставляется такой широкий простор, – вопреки настойчивым требованиям партии оставшейся верной политике Каннинга, вопреки добросовестному покаянию некоторых политических деятелей, подобно лорду Стрэтфорду Рэдклифу на закате жизни убедившихся в ошибочности рутинных воззрений, побуждавших их поддерживать Турцию, наконец, вопреки уже два года превосходящим всякую меру возмутительным турецким зверствам и попранию Турцией всех прав человечества и торжественно принятых ею международных обязательств, – если до сих пор Дарби и Биконсфильды, Эллиоты и Леярды управляют судьбами великой нации в вопросе, которым заинтересованы ее честь, ее обаяние, и в истории коей Наваринская битва, пред судом благодарного потомства, займет, конечно, более славное место, чем даже Ватерлоо!

Восторженный прием, встретивший в Мальте возвращавшиеся туда для исправления вынесенных из Наварпнской битвы повреждений английскую и русскую эскадру[38], свидетельствует о чувствах братской солидарности и чистосердечной дружбы, установившихся между военными и морскими ратниками обеих держав под наитием взаимного уважения и взаимных наваринских услуг. Иное дело в самой Англии. Уже при Каннинге известие о бессмертной наваринской победе вызвало в ней отзывы самого противоречивого свойства. Правительство было ими озадачено. Лорд Инджестр, от 20 ноября 1827 года, писал Кодрингтону: «Известие это вызвало, по-видимому, величайшее удивление, и ни в ком не возбудило оно его в такой степени, как в министрах ее величества. Мне говорили, что все это им не нравится, что вы поторопились»…[39]